Условия абсолютного добра - Николай Лосский

3. КОНКРЕТНАЯ ЭТИКА

Личная любовь направлена на конкретную индивидуальную ценность личности, как целого, невыразимого ни в каких общих понятиях и правилах. Тонко подмечая индивидуальное своеобразие жизненных положений, имеющих значение для судьбы любимого существа, любовь побуждает к поступкам, на которых также лежит печать индивидуального, так что они не могут быть подведены под общие нормы. Учение о них есть дело конкретной этики. Оно может быть намечено нами лишь в самых общих чертах, потому что область применения конкретной этики во всей полноте есть не наше бытие, а Царство Божие.

В Царстве Божием все действия каждого деятеля абсолютно индивидуальны, потому что само содержание всякого события в нем имеет мирообъемлющий характер и представляет собой нечто единственное по своему бытию и ценности: оно не может быть выражено в общих понятиях и общие правила не могут служить Руководством для осуществления его. Царство Божие есть царство благодати, а не закона.

В царстве психоматериального бытия содержание действий обеднено, многие из них повторяются однообразно и могут быть почти сполна выражены какой‑нибудь группой общих отвлеченых понятий; они относятся к области относительно

187

индивидуального, т. е. имеют индивидуальное значение не сами по себе, а по своему положению в мировом целом *.

Неудивительно, что поведение, поскольку оно состоит из таких действий, может руководиться нормами, выраженными в виде общих правил, заповедей, законов. Эти правила, выражаемые в виде кратких повелений, не учитывают всей сложности индивидуальных положений, и потому строгое исполнение их в некоторых случаях было бы крайней несправедливостью и жестокостью. Как и в случае применения юридических законов, эти правила в некоторых случаях должны подлежать сложному толкованию, которое вскрывает, что их следует принимать к руководству, к в голой отвлеченной всеобщности, а с рядом ограничений. Кто не обладает широким умом или, лучше скажем, нравственным тактом, указывающим необходимость индивидуализации поведения, кто требует строгого подчинения всех действий однообразным отвлеченным правилам, тот превращает этику закона в законническую этику, холодную и сухую, жестко ригористическую, прямо противоположную царству благодати с его конкретной этикой любви.

Моралист–ригорист, наблюдая проступок или преступлены, во всяком случае сочтет себя вправе наказать виновного хотя бы путем порицания. Человек, чуткий к индивидуальности ближнего, не всегда поступит так: имея дело с лицом, особенно чувствительным к порицанию, заметившим свой проступок и внутренне не одобрившим его, он воздержится от всяких замечаний и предо ставит виновнику дурного дела самому наказать себя. Это не значит, что конкретная мораль любви отменяет этику закона. Когда индивидуальный добрый поступок не согласен с ходячими правилами морали, это означает, что краткие отвлеченные правила неточны, и мы не в силах формулировать сложное общее правите, действительно охватывающее все случаи и не допускающее на рушений его. К тому же точное выражение такого правила было бы слишком мудреным и не могло бы служить как заповедь, обращенная к людям всех уровней образования и умственного развития. Правила этики закона выражаются кратко и просто для всеобщего внедрения в сознание, но они неточны и потому в конкретных случаях должны корректироваться нравственным тактом.

Говоря о нарушении нравственных правил, необходимо различать две возможности. Во–первых, бывают случаи, когда правило не то чтобы нарушается, а просто неприложимо к данным обстоятельствам. Оно кажется нарушенным только потому, что выражено слишком кратко и требует более или менее сложных толкований. Во–вторых, бывают случаи столкновения двух правил этики закона, и во имя более высокой ценности или вследствие столкновений ранга и силы ценностей приходится одно из правил действительно нарушить. Это те случаи, когда нравственное поведение становится драматическим, так как человеку приходится

_________________

*См. об индивидуальном бытии мою книгу «Ценность и бытие». II, 5

188

брать на себя вину совершения злого дела во избежание еще худшего зла. Как уже было разъяснено, такие случаи возможны лишь в том несовершенном царстве бытия, которое создано нашим отпадением от Бога.

Примеры первого и второго случая легко найти, рассматривая нарушения правила «не лги». Кант, сторонник ригористической морали, не допускает никаких исключений из этого правила, даже к взятого в его отвлеченной всеобщности. В статье «О мнимом праве лгать из любви к человеку», рассматривая вопрос даже и не с нравственной, а с правовой точки зрения, он говорит: «Правдивость в высказываниях, которых нельзя избежать, есть формальный долг человека в отношении к каждому человеку, хотя бы и могли возникнуть от нее вредные последствия для него и для других». Этот долг Кант обосновывает указанием на то, что ложь подрывает доверие к высказываниям, а следовательно, и ко всем правилам, основанным на договоре. Таким образом, по мнению Канта, даже и в том случае, когда убийца спрашивает, в нашем ли доме друг наш, которого он хочет убить, мы обязаны сказать правду.

Вл. Соловьев, рассматривая пример Канта, различает два смысла слова «ложь» формальный и нравственный. «Формально–ложное заявление, т. е. противоречащее тому факту, к которому оно относится, не всегда есть ложь в нравственном смысле, или проявленная лживость, а становится таковою, лишь когда происходит из дурной воли, намеренно злоупотребляющей словом для своих целей; дурное же свойство воли состоит в противоречии ее не к какому‑нибудь факту, а должному»*.

Более сложный случай, именно столкновение двух требований долга, находим мы в «Отверженных» Виктора Гюго. Агент сыскной полиции Жавер, типичный представитель законнической и к тому же классовой морали, убедившись, что всеми уважаемый мэр Мадлен есть в действительности беглый каторжник Жан Вальжан, идет с целью арестовать его, открывает в помещении больницы дверь, за которой притаился мэр, и спрашивает монахиню Сульпицию, не здесь ли Мадлен. Сестра Сульпиция говорит, что его в этом помещении нет, и Жавер удаляется, вполне доверяя благочестивой, правдивой монахине. Поведение сестры Сульпиции есть один из случаев нравственной драмы в земных Уровнях, когда человеку приходится брать на себя вину дурного поступка.

Конкретная этика, имеющая в виду индивидуальные ценности и соответственно им такие случаи поведения, которые невыразимы в правилах этики закона, не может в силу самого существа своего предмета развить детальное учение о нем. Необходимо лишь, говорит Шелер, чтобы этика установила и объяснила бесспорный факт, что существует господствующее над нею самою этическое знание мудрости, без которого также непосредственное

_______________

*Соловьев Вл. Оправдание добра, 2–е изд. Гл. V. С. 153.

189

знание общезначимых ценностей (и тем более научное изложение их) по существу несовершенно. Никогда, следовательно этика не может и не должна заменить индивидуальную совесть (514).

Велико, однако, заблуждение и тех лиц, которые, страдая законнической морали, хотели бы сразу прыгнуть в царство абсолютного совершенства и готовы отменить все нравственные правила и все юридические правовые формы общежития с целью руководиться только внушениями любви. В Царстве Божием, конечно, нет юридических законов, потому что нет основания для них, и даже нравственные отношения, будучи абсолютно индивидуальными, не могут быть в своем существе выражены в правилах, но попытка завести такой порядок в нашем земном бытии в короткое время превратила бы нашу жизнь в ад. Шеллинг говорит, что замена права моралью могла бы привести к гнету фанатизма (Система трансцендентального идеализма. — Собр. соч. III. 584).

4. ВОСПИТАНИЕ ЛЮБВИ

Иисус Христос выразил основы доброй жизни в двух заповедях: люби Бога больше себя и ближнего твоего, как себя само. Кант говорит в своей этике, что любовь не может быть предмет повеления, так как она не зависит от нашей воли. Любовь действительно не есть поступок вроде подачи милостыни, который может быть поставлен волею и тотчас же исполнен. Отсюда моя но попытаться сделать следующий вывод. Нравственная жизнь человека состоит из поступков, за которые он ответствен. Делать ответственным человека можно только за то, что зависит от его воли. Так как любовь не зависит от воли человека, то она и не может быть основным нравственным проявлением его.

Рассуждение это, кажущееся на первый взгляд правильным, в действительности неверно. Есть много ценностей человеческого характера, которые простым решением воли не могут быть приобретены, но все же при искреннем желании развить их в себе можно бывает найти те средства и те условия, при которых достигается воспитание их. Старец Оптиной пустыни Амвросий советует следующий путь: «Любовь выше всего. Если ты находишь, что в тебе нет любви, а желаешь ее иметь, — делай дела любви, хотя сначала без любви. Господь увидит твое желание и старая и вложит в сердце твое любовь». Не надо смущаться словами поэта: «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано»12. Они относятся лишь к тем случаям, когда порывы неустойчивы и добро иллюзорно, вследствие чего и не пользуется благословением Божиим. Наоборот, всюду, где есть твердая решимость вступить на путь подлинного добра, к силе человека присоединяется сила Божия и все становится достижимым. Кроме этой сверхъестественной помощи возрастания любви путь, указываемый старцем, содержит в себе также весьма простое естественное условие совершенствования. Выполняя дела,