Призраки двадцатого века - Джо Хилл

— Это невероятно, — прошептала она. — Тебе так повезло. Подумай, что случилось бы, пройди ветка парой дюймов ниже. Она проткнула бы твое сердце.

— Она и проткнула, — сказал я, нагнулся вперед и отпустил ее.

Энджи цеплялась за меня, била ногами, и мне пришлось отрывать от себя ее пальцы один за другим, пока она не упала.

Когда мы с братом играли в супергероев, роль злодея всегда доставалась мне.

Кто-то же должен играть эту роль.

Брат сказал, что мне надо как-нибудь собраться и прилететь к нему в Бостон. И мы с ним сходим куда-нибудь выпить. Думаю, он хочет дать мне пару советов, как старший младшему. Хочет сказать, чтобы я взялся за ум и определился наконец со своей жизнью. А может, он намерен поделиться со мной своей печалью. Уверен, ему есть о чем печалиться.

Что ж, как-нибудь я действительно соберусь и… слетаю к нему. Покажу ему свой плащ. Посмотрим, не захочет ли он примерить его. Посмотрим, не захочет ли он спрыгнуть с пятого этажа.

Может быть, он не захочет. После того, что случилось в прошлый раз, скорее всего — не захочет. Может быть, ему понадобится помощь. Небольшой толчок со стороны младшего братика

И кто знает, вдруг и он взлетит в моем плаще? Поднимется, а не упадет, и поплывет в холодные неподвижные объятия неба.

Но вряд ли. Когда мы были детьми, у него ничего не получилось. Значит, и сейчас не получится. Никогда не получится.

Ведь это мой плащ.

ПОСЛЕДНИЙ ВЗДОХ

Примерно около полудня в дверь вошла семья — мужчина, женщина и их сын. В тот день они были первыми и, насколько Элинджер знал по опыту, последними посетителями: в музей никогда не заходило много народу. Элинджер был совершенно свободен и мог провести для них экскурсию.

Он встретил их в гардеробе. Женщина одной ногой все еще стояла на лестнице, колеблясь: идти дальше или нет. С вопросительным видом она смотрела на мужа поверх головы сына. Муж в ответ хмурился. Руками он уже взялся за лацканы пальто, но, казалось, еще не решил, снимать ли его. Элинджер наблюдал эту картину сотни раз. Стоило людям войти внутрь и заглянуть из фойе в погребальный сумрак демонстрационного зала, как их начинали одолевать сомнения: а туда ли они попали, не лучше ли уйти, пока не поздно. Только мальчик не испытывал сомнений в своих действиях; он уже скинул куртку и повесил ее на один из нижних крючков — специально для детей.

Пока они не сбежали, Элинджер дал о себе знать, прокашлявшись. На его памяти никто не осмелился уйти после того, как их заметили. В битве между сомнением и правилами хорошего тона всегда побеждают последние. Он сложил ладони и улыбнулся посетителям — как он надеялся, доброжелательно и по-отечески. Однако эффект вышел обратный. Элинджер был худым, мертвенно-бледным и очень высоким стариком; его виски тонули в глубоких впадинах. Мелкие серые зубы (все свои, несмотря на восемьдесят лет) производили неприятное впечатление, как будто их подпиливали напильником. Отец семейства напрягся. Женщина взяла сына за руку.

— Добрый день. Меня зовут доктор Элинджер. Прошу вас, проходите.

— Э-э… здравствуйте, — пробормотал отец. — Извините за беспокойство.

— Никакого беспокойства. Мы открыты.

— А-а. Отлично! — откликнулся отец, не очень убедительно изображая энтузиазм. — Так что мы… — И его голос оборвался.

Мужчина замолчал, то ли забыв, что собирался сказать, то ли не находя слов, то ли испугавшись. Ему на помощь пришла жена:

— Нам сказали, что здесь анатомический музей. Что-то связанное с дыханием.

Элинджер вновь одарил их улыбкой, и правое веко отца беспомощно задергалось.

— Не совсем так, — сказал Элинджер. — Мы не занимаемся дыханием вообще. Это музей последнего вздоха.

— Чего? — не понял отец.

Женщина нахмурилась:

— Я не понимаю вас.

— Пойдем, мам, — сказал мальчик, освобождая руку из пальцев матери. — Папа, пошли. Я хочу посмотреть, что здесь.

— Прошу вас, — сказал Элинджер, отступая назад и поводя тощей рукой с длинными костлявыми пальцами в сторону экспозиции. — Буду рад провести для вас экскурсию.

Из-за опущенных гардин зал, погруженный в сумрак и отделанный панелями красного дерева, напоминал театр — перед тем, как поднимется занавес для начала представления. Однако витрины освещались тщательно направленными источниками света, утопленными в потолке. На подставках и пьедесталах стояло нечто вроде пустых стеклянных колб, отполированных до яркого блеска. Сияние их округлых боков делало полумрак еще гуще.

К каждой колбе с помощью прозрачного клея был присоединен некий прибор, напоминающий стетоскоп: так, чтобы диафрагма прижималась к стеклу. Рядом в ожидании, когда ими воспользуются, лежали наушники. Первым пошел мальчик, за ним следовали его родители, замыкал короткую процессию Элинджер. Все остановились у первой же витрины, справа у входа. В витрине на мраморном пьедестале стояла запечатанная склянка.

— Здесь ничего нет, — сказал мальчик. Он оглядел зал, уставленный такими же склянками. — Они все пустые.

— Ха, — невесело усмехнулся отец.

— Пустые, да не совсем, — сказал Элинджер. — Эти колбы герметично запечатаны. В каждой из них содержится последний вздох какого-то человека. У меня представлена самая крупная коллекций последних вздохов в мире, более сотни экземпляров. Некоторые принадлежат весьма известным людям.

Теперь засмеялась женщина — но не напоказ, а по-настоящему, от души. Она зажала рот рукой, но все равно вздрагивала, не в силах справиться со смехом. Элинджер терпеливо улыбнулся. Он уже много лет показывает свою коллекцию. Он видел все возможные реакции.

Мальчик же с интересом снова обернулся к витрине. Он взял в руки наушники прибора — они выглядели как стетоскоп.

— Что это? — спросил он.

— Это смертоскоп, — пояснил Элинджер. — Очень чувствительный прибор. Если хочешь, можешь надеть его и услышать последний вздох Уильяма Р. Сьеда.

— Он знаменитость? — спросил мальчик.

Элинджер кивнул.

— Был когда-то. Если только преступника можно назвать знаменитостью. Во всяком случае, он был объектом гнева и изумления общественности. Сорок два года назад его казнили на электрическом стуле. Я сам подписывал акт о его смерти. Его последний вздох занимает в моей коллекции почетное место — он стал первым дыханием, которое мне удалось законсервировать.

Женщина справилась с приступом смеха, хотя все еще держала у рта носовой платок и выглядела так, словно с большим трудом удерживается от того, чтобы не рассмеяться снова.