Игра в кубики - Марина Крамер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он не собирался убивать Пострельцева, он хотел, чтобы тот остался в живых и до конца своих дней страдал от невосполнимой потери. Для этого требовалось отнять у него то, чем он дорожил больше всего – его детей. А брат был всего лишь «пробой пера», нужно же было попробовать, как это – убивать.
Схему Борис разработал простую. Познакомиться с выпивохой Пострельцевым удалось у магазина, и Борис пригласил его на съемную квартиру, где добавил в водку все тот же флунитразепам – просто потому, что другого снотворного не было, а резать обмякшее тело все-таки легче, это он почерпнул из многочисленных книг по анатомии и хирургии из библиотеки хирурга Нифонтова.
Когда Пострельцев уснул, Борис оттащил его в ванную, устроил тело так, чтобы голова свисала вниз, и аккуратно сделал надрез на сонной артерии.
Дождавшись, когда стечет кровь, он привел мертвое уже тело в порядок, надел на себя специально склеенный из полиэтилена костюм, вынес труп в парк и аккуратно устроил под деревом, не забыв вложить в карман кубик из того самого набора, купленного на блошином рынке.
Вернувшись в квартиру, он тщательно уничтожил все следы своего пребывания там, вымыл все с помощью дезинфицирующего средства, которое тоже принес с собой, и спокойно уехал.
Уехал, чтобы вернуться спустя время уже за Дарьей Пострельцевой. А потом и уезжать уже не пришлось – редакционное задание. И все бы ничего, если бы не этот прокол с Викой Негрич-Никулиной.
Все складывалось удачно, они ссорились с Митиным в парке, она хватала его за руки, он отбивался… наверняка под ногтями у нее остались частицы его кожи, все указывало на то, что это она его убила… Но Борис не рассчитал, что ее задержат быстро, потому и убил Ларису Митину в то время, как Негрич была уже в камере.
– А еще вы потеряли журналистское удостоверение, – сказала наконец Каргополова, молча выслушавшая этот монолог. – Потеряли в квартире, куда перед этим заманили Дарью Пострельцеву.
Борис сперва оторопело уставился на нее, а потом вздохнул:
– Значит, все-таки потерял. А я надеялся, что оставил дома. Ну, всего не предусмотришь.
– Борис, вам не было страшно? Когда вы убивали этих людей, которые, в сущности, вам ничего не сделали? Вы не боялись, что не сможете ночами спать?
– А их родственники – отец, брат, – они не боялись этого, когда убивали моих родителей? Или думали, что деньгами можно купить покой?
– Я никого не оправдываю, Борис, но вы ведь знаете, какое тогда было время… а водка – слишком прибыльный бизнес, чтобы от него добровольно отказываться.
– И это может быть оправданием тому, что маленький мальчик остался сиротой? Сиротой с покалеченной психикой?
– Это все словоблудие, Борис. Девочка Даша в то время еще не родилась даже, а вы лишили ее возможности стать кем-то.
Нифонтов уставился на нее совершенно пустыми глазами:
– Вы думаете, мне есть до этого дело? Меня лишили моей жизни, меня!
– Но вы-то живы. И весьма неплохо прожили эту жизнь ровно до того дня, как примерили на себя доспехи судьи и вершителя судеб. Никому не дано права распоряжаться чужими жизнями только потому, что его в детстве обидели, – Каргополова закурила. – Ну, а Алису-то зачем втянули? Она ведь совсем девчонка, а теперь вся карьера насмарку.
– Она ни при чем. Я ее вслепую использовал.
– Но информацию-то она вам давала вопреки приказу?
– Ой, бросьте! Ничего она толкового не рассказала ни разу, так – мелочь какую-то. В общем, считайте, что мое чистосердечное у вас имеется, надеюсь, хватило ума нажать запись на телефоне, – насмешливо сказал Нифонтов, кивнув на лежавший возле хлебницы мобильник Полины.
– И что будет дальше?
– Дальше? – Нифонтов на секунду задумался. – Не знаю, не решил еще. В тюрьму не хочу, – он полез в карман и положил на стол блестящий медицинский скальпель, и Каргополова невольно отшатнулась. – Не пугайтесь, Полина Дмитриевна, лично против вас я ничего не имею. Вы свою работу делали. И вычислили меня. Как – по удостоверению?
– И это тоже. Но сегодня я получила документы о вашем усыновлении. Мне помог оперативник, который работал по делу об убийстве ваших родителей. И он почти сумел поймать тех, кто это сделал, но… повторюсь – время было такое. Честных мало, а нищих – много.
– Ну да – опять деньги…
– Нет. Его просто устранили, убрали с работы, теперь он автослесарь, а не оперативник.
В этот момент телефон Каргополовой зазвонил, и они оба вздрогнули от неожиданности.
– Я отвечу? – спросила она, не двигаясь.
– Посмотрите, кто это.
Она перевернула телефон экраном вверх, там высвечивалась фамилия Чумаченко.
– Это и есть тот самый оперативник.
– Что ему нужно?
– Я не знаю. Так могу ответить?
Борису вдруг стало все равно – ответит она на звонок или нет, скажет что-то важное или соврет. Он не сводил глаз со скальпеля, чувствуя, как приходит решение.
Каргополова сказала только одну фразу:
– Я в порядке, – и сразу сбросила звонок.
– Для кодовой фразы длинновато, – заметил Нифонтов.
– Это не кодовая фраза, я ведь сказала – Чумаченко давно автослесарь.
– Да? И зачем тогда он рылся в моем прошлом, выискивал что-то?
– Потому что я попросила у него помощи, когда подумала, что нынешние убийства связаны с убийствами на водочном заводе. Больше никого не осталось.
– Вот вы меня спросили, страшно ли убивать, – вдруг произнес Борис, глядя Каргополовой в лицо, и она снова вздрогнула, скосила взгляд на скальпель. – А вы никогда не думали, не страшно ли видеть, как убивают? Быть ребенком, лежать под диваном в пыли, бояться чихнуть, и смотреть на то, как убивают твоих родителей? И даже не плакать при этом? Вы не думали, каково это – стать свидетелем убийства? Поверьте опытному человеку – это куда хуже.
И, пока Каргополова не успела ничего ответить, он схватил скальпель и изо всей силы чиркнул себя по шее справа, точным ударом перерезав сонную артерию.
Каргополова истошно закричала, затрещала входная дверь под ударами снаружи, но Борис уже ничего не слышал – он упал на пол и хрипел, чувствуя, как горячая кровь затекает ему за ухо, разливается под голову. Каргополова пыталась прижать рану руками, он из последних сил отталкивал ее руки, старался помешать, не дать спасти себе жизнь. Она несколько раз отлетала, снова
