Тайна семи - Линдси Фэй

Я решил попытать счастья с Тимпсоном, владельцем цветочного магазина, где недолго проработала Люси. Тимпсон походил на ходячий труп, впрочем, не лишенный некоторого обаяния. Серая кожа, седые волосы, сероватые гнилые зубы. На всем этом скучном фоне выделялся нос мистера Тимпсона – он пламенел, как солнце перед закатом, вобрав в себя живительную влагу из фляжки, которую его хозяин носил в кармане. Типичный выходец из Манчестера. И еще он тревожился о Люси, а потому приветливо меня принял. Я рассказал ему об убийстве, не слишком вдаваясь в детали, но все равно он был потрясен до мозга хрупких своих костей.

Говоря со мной, мистер Тимпсон расставлял цветы в вазе, и душный аромат этих оранжерейных цветов навевал воспоминания о тлеющих угольках.

«Прямо словами не выразить, до чего ж огорчили меня эти жуткие новости. И особенно то, что случилось это на территории Восьмого участка. Я всегда придерживался мнения, что наш район, что такого дружного и интегрированного района… А! Вижу, мистер Уайлд, что слово «интеграция» ничуть вас не шокирует. Что ж, тем лучше, мальчик мой дорогой.

Так вот, я и говорю, что при первой же возможности всегда восхвалял его за безопасность. За один день битву не выиграть и политическую репутацию не создать, сэр. Вы полицейский, а потому прекрасно меня понимаете. Ведь полицейские – явление у нас новое, верно? И народ им не доверяет. Вы должны завоевывать их доверие, как инициаторы всеобщей интеграции. Когда люди увидят, что в интегрированных районах нет преступности и насилия, они охотней станут заселять их. Когда увидят, что полицейские защищают честных граждан и служат народу, они в их глазах превратятся в героев».

Насколько я понимал, вероятность осуществления этой мечты Тимпсона была столь же высока, как вероятность того, что Пист, нацепив соломенную шляпку, выиграет конкурс красоты на летней ярмарке в нашем округе. Впрочем, мне понравился этот сутулый маленький флорист. Я отпил глоток ржаного пива, купленного у немцев по соседству, и стал дорисовывать его брови, похожие на длинные усики жука.

«А началась эта история, увы, всего-то месяц назад. Она вошла в магазин и – как там полное имя Люси? А, ну да, вроде бы миссис Чарльз Адамс, хоть я и никогда не видел ее мужа. И говорила она о нем не часто, но с большой теплотой.

Да, уверен. Она носила фамилию Адамс.

Вообще-то мы с ней уже были знакомы, потому как несколько раз она приходила ко мне покупать цветы для дома. Такую женщину не забудешь, мистер Уайлд. А месяц назад она подошла к прилавку, и в глазах читалась решимость… прежде я ее такой никогда не видел. Потому как она всегда держалась очень скромно, даже, я сказал бы, застенчиво, особенно для дамы такой необыкновенной красоты. И вот она рассказала мне, что теперь ее маленький сын проводит большую часть времени в школе, и что поэтому дома ей одиноко, и что она прекрасно разбирается в цветах. Умеет их выращивать, составлять букеты, делать венки к Рождеству и свадьбам. А я уже давно нуждался в помощнике – ну, сами понимаете, возраст, ревматизм, тут не разгуляешься. Ну и подумал, что мне страшно повезло, раз такая опытная женщина хочет устроиться в магазин.

Она охотно описывала весь свой прошлый опыт работы. И особенно потряс меня рассказ о том, как она однажды оформляла свадьбу – в сложную прическу невесты были вплетены свежие гардении, на столах букеты из ярко-розовых азалий в окантовке из зелени и мелких белых розочек, а главным украшением служили магнолии – короче, она свое дело знала. И я тут же нанял ее.

Последний раз я видел Люси в Валентинов день. Ну, понятно, самый прибыльный и суматошный для нас день в году. И она задержалась допоздна. Нет, она вовсе не была обязана так задерживаться, но настояла, что останется до тех пор, пока поток покупателей не поредеет. И ничто не предвещало беды. Люси всегда была сдержанной и поделилась бы со мной, если б испытывала тревогу. А в тот вечер она была вполне спокойна.

Я так страшно волновался за нее все это время, мистер Уайлд. Расспрашивал разных людей, но так ничего и не узнал. Ведь другие торговцы из нашего района не были с ней знакомы. Она всегда держалась так скромно и незаметно. Только тогда я вдруг понял, что даже не знаю ее точного адреса, а ведь прошло уже несколько дней, и она так и не появилась.

Другие истории?.. Которые рассказывала мне Люси?.. Боже милосердный, хотелось бы вам помочь, но мы с ней говорили только о цветах. Люси была замечательной женщиной, но очень скрытной. И что толку полицейскому знать о том, как Люси еще маленькой девочкой обегала поле за полем с оранжевыми рудбекиями, и ей казалось, что она умеет говорить с цветами на их языке?

Она была просто чудесной женщиной. Спасибо, что поведали мне о ее печальной судьбе, мистер Уайлд. Всегда лучше знать правду, какой бы горькой она ни была».

Бедный старина Тимпсон ошибался на этот счет, но в тот момент я его прекрасно понимал.

И вот наконец я решил взглянуть на это дело под новым углом и для начала решил переговорить с Грейс, служанкой из дома Миллингтонов. Вымолил у Тёрли разрешение и добился частной встречи с девушкой в винном подвале, где в полукругах света от масляной лампы то возникали сотни бутылок, то вдруг четко и рельефно вырисовывалось лицо Грейс – девушка стояла прямо передо мной, заложив руки за спину.

Она не слишком была рада видеть меня. И уж тем более не обрадовалась вопросу: почему ты так боишься полицейских? Каких именно? Кого? Можешь хоть что-нибудь рассказать мне об этом?

Я все объяснил. Я пытался задобрить ее. Я рассказал ей о маленьком музее, где нашлась миниатюра Жана-Батиста, только тут она немного дрогнула. И, наконец, я поведал ей о смерти Шона Малквина, и она заговорила. Возможно, только потому, что находилась в ловушке, в винном подвале, наедине с полицейским на протяжении вот уже минут двадцати, и расписание ее обязанностей было нарушено.

«Нет, не то чтобы мне не понравилось, как вы поступили. Отпустили мальчонку и все такое прочее. Кстати, недавно видела его неподалеку, но с тех пор ни разу не нанимала. Не каждый поступил бы так на вашем месте.

Хотя это неважно, мистер Уайлд. Неважно, что вы сделали. Этого все равно мало.

Тот полицейский ирландец и похитители рабов, о которых вы говорите. Мы их знаем. Прекрасно знаем в лицо. И других тоже знаем, о которых вы даже не слыхивали. По улицам ходим только парами; те, у кого малые дети, не выпускают их из дома по вечерам, – и все мы молимся, чтобы эти меры помогли. Думаем, что нас много, и потому мы сможем защититься, что днем на улицах безопаснее. Но все это ерунда, я понимаю. Просто если думать так, жить становится легче.

А что, если вам удастся остановить их, мистер Уайлд? Тогда я пожму вам руку и возблагодарю Господа за Его милосердие. Но что, если это они вас остановят? И узнают, о чем я тут говорила, от вас или кого еще? Что тогда?

Люди исчезают. Словно в воздухе растворяются. Но и с Юга тоже сюда пробираются, каждый день прибывают новые беглые рабы – по одному, парами, иногда целыми группами. И я так рада за них. Они получают второй шанс. И, надеюсь, будут бороться. Больше того вам скажу, я молюсь за них. Но и они тоже ничего не могут поделать. Не изменить ни мою нынешнюю жизнь, ни то, как она сложится дальше.

Стоит такому охотнику за рабами наложить на тебя лапы, и ты пропала. Вот так, очень просто. И глазом не успеешь моргнуть. А до дома дорога неблизкая, мистер Уайлд, да и возвращаться приходится, когда уже стемнело. Поэтому я и не могу говорить с такими, как вы. Вам все равно не удастся меня защитить. Может, вы и хотите, несмотря на то, что белый, и я не очень-то понимаю, какое вам до этого дело. Остается лишь надеяться на удачу, осторожность и Господа Бога. Вы не моего роду-племени, вы другой, вам никогда не стать таким, как мы, и никогда нас не понять. С вами такого никогда не случится. А потому прошу вас заняться дальше своими делами, и чтобы вас больше здесь не видели. Хотя бы ради меня.

Пожалуйста, поймите меня правильно. Если за нами гоняются, как за призраками, хватают нас, а потом продают, лишь потому, что мы тени тех, прежних рабов, это еще можно понять. Меня могут схватить и продать, как призрак. Я живу, я думаю, хоть и ни в чем не уверена. Но ты становишься меньше, чем призраком, если тебя схватят. Потому что духи, по крайней мере, сохраняют свое собственное имя».

Скрипя зубами от отчаяния, я отбросил в сторону кусочек угля.

Каждое утро я изо всех сил боролся с искушением изобразить Джонаса прикованным цепями к стене, а рядом – его сраженную отчаянием тетю. Словно это уже произошло. Имелись и другие равно жуткие варианты: изобразить пару этих горемык, прикованных кандалами к узкой скамье в лодке и лишенных какого-либо человеческого сострадания до конца своих дней лишь потому, что самих их уже больше не считали за людей.