Избранная публицистика - Аркадий Стругацкий

И, заметьте, то же самое происходит и в фантастике! Под лозунгом «Ближе к реальной жизни! Фантазирование не нужно народу!» совершается парадоксальный отрыв фантастики от реальной действительности. Исследование насущных проблем настоящего и будущего заменяется бессмысленными погонями за выдуманными диверсантами и скрупулезными описаниями никому не нужных самоходных тракторов. Пресловутая «теория ближнего прицела» торжествует. Из фантастики методически вытравливается все, что делает ее литературой — чудо, тайна, достоверность. Сон разума рождает чудовищ наподобие «Однорогой жирафы» Сапарина или «Семи цветов радуги» Немцова.

Правда, даже во времена полной беспросветности могучая культура способна порождать замечательные творения. Так, вопреки всему, появились в реалистической литературе «Тихий Дон» или, скажем, «В окопах Сталинграда». Так в фантастике в самые глухие и страшные годы возник Иван Ефремов — его повесть «Звездные корабли», его сборник «Пять румбов» подобно жемчугам сияли в навозной куче тогдашней фантастической макула— туры. Воистину, великую культуру нельзя убить, — ее можно только обескровить…

Этап третий: конец пятидесятых — конец шестидесятых. Первая Оттепель. Новая весна нашей культуры. Пробуждение после десятилетий мрака и холода. И тотчас же, заметьте, событие в мире фантастики — появляется «Туманность Андромеды», первая коммунистическая утопия новейшего времени, роман, ознаменовавший собою новую эру в нашей фантастике.

Буквально в течение двух-трех лет на обломках «теории ближнего прицела» поднимается здание современной советской фантастики. Все поколение 60-х заявило тогда о себе: Альтов, Варшавский, Войскунский и Лукодьянов, Гансовский, Громова, Днепров, Емцев и Парнов, Полещук, Савченко, Стругацкие, а чуть позже — Биленкин, Кир Булычев, Ларионова, Снегов…

Наступило чудесное время, — когда в издательстве «Молодая гвардия» фантастикой занимались Сергей Жемайтис и Бела Клюева, истинные мастера своего дела, когда научно-популярные журналы печатали молодых фантастов наперебой, когда даже «толстые» литературные журналы заинтересовались фантастикой, когда вновь обратили к фантастике свой взор маститые — Гранин, Шефнер, Тендряков, Леонов…

Впрочем, эйфория эта длилась недолго. К концу шестидесятых застой уже начал брать свое. Прошлое возвращалось. Надвигалась глухая пора безвременья, о которой Александр Галич пел тогда:

Что ни день — фанфарное безмолвиеСлавит многодумное безмыслие…

На фантастику обрушились громы неправедной критики, принялись стремительно сокращаться печатные площади, сменено было руководство в НФ-редакции «Молодой гвардии», и там начался неудержимый процесс разрушения того, что было выстроено в первой половине 60-х.

Фантастика была объявлена литературой «non grata». По редакциям пошла гулять ядовитая формулировочка: «всякая фантастика — это либо полное дерьмо, либо антисоветчина». Сделалось душно и сумрачно. Новая редакция «Молодой гвардии» взяла курс на «фантастическую» фантастику, далекую от реальных проблем настоящего и будущего, далекую от задач человековедения вообще. Выпуск фантастики в стране, и без того не слишком-то обильный, резко упал. Лишь два-три «тонких» журнала продолжали теперь публиковать фантастику более или менее регулярно. Читатель вопиял о книгах, но книг выходило все меньше, и негде стало преклонить голову свою молодому талантливому писателю-фантасту. Фантастика не перестала привлекать к себе новые силы, — отнюдь нет! — просто катастрофически сузилась издательская база, и неизмеримо возросла редакторская настороженность ко всему, что выходит за рамки привычно-серого, утвержденного свыше и многократно апробированного…

Об этих сумеречных днях нашей культуры вообще и фантастики в частности будет, я полагаю, написано еще не раз. Сейчас же мне важно подчеркнуть два обстоятельства. Во-первых, этот маленький экскурс в историю имеет целью лишний раз обосновать существование теснейшей связи между фантастикой и всей прочей культурой: фантастика не есть нечто изолированное и отдельное, фантастика — плоть от плоти культуры вообще. А во-вторых, мне хотелось особо отметить, что поколение 70-х вступило в свою творческую жизнь в крайне неблагоприятных условиях…

О, эти молодые и талантливые! Несмотря ни на что, они продолжали появляться повсеместно, то там, то здесь по всей обширной территории нашей страны, и не было на них никакой управы…

В Таллине — Михаил Веллер. В Перми — Владимир Пирожников. В Одессе — Борис Штерн. В Новосибирске — Геннадий Прашкевич. В Волгограде — супруги Лукины… В Москве возникла целая школа — Бабенко, Геворкян, Покровский, Руденко… И целая школа возникла в Ленинграде — Рыбаков, Логинов, Тибилова, Зинчук, Столяров, Измайлов, Никитайская…

Я горжусь этими ребятами. Они писали несмотря ни на что, писали, стиснув зубы, писали в стол, писали без всякой надежды на публикацию, писали просто потому, что не могли не писать, писали, отстаивая свое право видеть мир по-своему, — по-своему думать и рассказывать о нем.

Им было трудно. Издатель не желал иметь с ними никакого дела, а Читатель ничего о них не знал и знать не мог. Им было беспросветно трудно, — так трудно бывает человеку, который лишен возможности отдать людям плоды своего выстраданного, изнурительного, любимого труда.

Честь и хвала вам, поколение 70-х! Вы не сдались, выстояли, не польстились на легкий хлеб, не дали себя купить, не превратились в халтурщиков, не сделались угодниками, не разменяли себя по мелочам, не пошли на поклон к власть имущим, не приняли причастия Буйвола… Поколение 70-х, я горжусь вами!

Вы взяли на вооружение все без исключения художественные приемы и методы ваших отцов и старших братьев по фантастике. Вы можете и умеете все — и социальную фантастику, и философскую, и фэнтези, и фантастику юмористическую, и сатирическую, и историческую, вы овладели даже остраненной прозой, которая была редкостью в шестидесятых. Вот только собственно НАУЧНУЮ фантастику вы почти не пишете. Видимо, время ее вышло, и она перестала быть интересна и вам, и читателю…

Надо признаться, вам и сейчас приходится нелегко. Конечно, возможностей печататься поприбавилось, и кое-кто из вас уже выпустил отдельный сборник, а кое-кто даже сделался членом Союза писателей. Но до нормального или, как говорят наши космонавты, ШТАТНОГО состояния издательских дел нам еще далеко. Нет пока ни своего издательства, ни своего журнала, и остается только мечтать о том золотом для любого честного писателя времени, когда писать трудно, как и раньше, а печататься легко, как никогда…

Борис Стругацкий

«ЖИТЬ ИНТЕРЕСНЕЕ, ЧЕМ ПИСАТЬ»[43]

Аркадий и Борис Стругацкие опубликовали в журнале «Нева» пьесу под странным названием «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах». Прочитавшие смогли воспринять ее как своего рода картинку возможного варианта нашей будущей жизни…

— Борис Натанович, ваша с братом новая пьеса воспринимается как предвидение грядущих в стране событий — вы именно так видите наше ближайшее будущее?

— Пьеса наша вовсе не о будущем, она о грустном сегодняшнем дне, о нашем странном поколении, входящем сейчас в старость, о тех, кому уже за пятьдесят и за шестьдесят. О людях, которые хватили первый глоток свободы, застали первую — хрущевскую — оттепель, но воспитание свое — и нравственное, и политическое — получили в эпоху культа и выросли самыми верными, самыми преданными рабами товарища Сталина. О, это весьма специфическое поколение! Ему сломали становой хребет по крайней мере дважды. Первый раз — сразу после рождения, нечувствительно, без боли, постепенно, когда пропускали его через начальную, среднюю и высшую школу преклонения перед Вождем и Его Идеями. Выросло замечательное поколение рабов, не осознающих своего рабства, гордящихся цепями «осознанной необходимости», готовых на все, нравственно изуродованных, сгорбленных, скрюченных до того, что сами себе они казались высокими и стройными, а весь мир вокруг представлялся им изуродованным, сгорбленным и скрюченным, а следовательно — нуждавшимся в решительном исправлении…

И вот в конце пятидесятых это поколение, глотнув свободы, сделало попытку распрямиться. Скрипя своим изуродованным позвоночником, мучительно и со стыдом осознавая свое прошлое рабство. Так сладко дышалось в обновленной стране! Такие рисовались ослепительные перспективы! И тут на них навалили политические процессы 60-х, Чехословакию и весь этот так называемый период застоя… Их сломали вторично…

— И они продолжали идти путем, проторенным отцами и дедами?

— Мы отличались от поколения отцов разве что тем, что полагали для себя возможным мрачно молчать в ситуациях, когда отцы наши вынуждены (или рады?) были исступленно возглашать СЛАВУ и УРА. И точно так же сидел в нас страх, тем более стыдный, что боялись мы теперь потерять уже не жизнь даже, а всего лишь достигнутый нами — жалкий! — уровень жизни. Этот страх сидит в нас и сейчас, видимо, мы не способны совсем избавиться от него, и он готов согнуть, скрючить, сломать нас и в третий раз.