Тень ветра - Карлос Сафон

— Где Хасинта?

Не дождавшись ответа, сеньора Алдайя повернулась и молча исчезла. Пенелопа корчилась на полу в беззвучных рыданиях, а Хулиан явственно ощущал, как рушится мир вокруг него.

— Хулиан, уходи. Уходи, пока нет отца.

— Но…

— Уходи.

Он кивнул:

— Что бы ни случилось, я жду тебя в воскресенье в поезде.

Пенелопе удалось даже растянуть губы в улыбке:

— Я приду. Иди же, пожалуйста…

Хулиан оставил ее в комнате Хасинты, все еще обнаженную, и выскользнул из дома по черной лестнице. Та ночь была самой холодной в его жизни.

Зато следующие дни были сплошным кошмаром. Хулиан не спал всю ночь, прислушиваясь, нет ли за дверью убийц, подосланных доном Рикардо. Никто, однако, не пришел, даже сон — и тот его игнорировал. Назавтра, в школе, он не заметил никаких изменений в поведении Хорхе Алдайя, а потом, снедаемый беспокойством, признался во всем Микелю Молинеру. Тот со своим всегдашним флегматичным спокойствием покачал головой:

— Ты — безумец, Хулиан, впрочем, это не новость. Странно, что у Алдайя все тихо… Хотя, если подумать, и это можно объяснить. Если, как ты говоришь, вас застукала сеньора Алдайя, то, похоже, она и сама не знает, что ей делать. За всю жизнь я встречался с ней трижды, и понял следующее: у нее мозги двенадцатилетнего ребенка и хронический нарциссизм. Она неспособна видеть и понимать то, чего ей не хочется видеть и понимать, особенно в самой себе.

— Оставь при себе свои диагнозы, Микель.

— Я только хочу сказать, что она до сих пор может пребывать в неуверенности насчет того, что, как, когда и кому рассказать. Сперва она должна как следует взвесить все последствия для себя самой: возможный скандал, ярость мужа… Похоже, она все еще колеблется.

— Думаешь, она может и промолчать?

— День-два… Но такой секрет от мужа ей не сохранить. Как насчет побега, все в силе?

— Еще бы.

— Рад слышать. Теперь пути назад просто нет.

Остаток недели тянулся, как медленная мучительная агония. Хулиан каждое утро шел в школу, а тревога шла за ним по пятам. Он притворялся, будто и в самом деле присутствует на уроках, но способен был только на то, чтобы переглядываться с Микелем, а тот волновался чуть ли не больше его самого. Хорхе Алдайя никаких новых тем в разговорах не затрагивал, был так же вежлив, как обычно. Хасинта больше не приходила за Хорхе, вместо нее это делал шофер дона Рикардо. Хулиан буквально умирал от тревоги, казалось, он был готов к самому худшему, лишь бы закончилось это ожидание. В четверг после уроков Хулиан было поверил, что судьба на его стороне. Сеньора Алдайя промолчала, то ли по глупости, то ли от стыда, то ли еще по какой-то причине. Неважно. Только бы тайна не раскрылась до воскресенья. В ту ночь он смог заснуть, впервые за все это время.

В пятницу с утра отец Романонес ждал его у ограды.

— Хулиан, я должен тебе кое-что сказать.

— Я слушаю, отец.

— Я знал, что этот день настанет, и мне приятно быть первым, от кого ты узнаешь новость.

— Какую новость, отец?

Отныне Хулиан Каракс уже не был учеником школы Святого Габриеля. Ему было строжайше запрещено находиться в аудиториях, в здании вообще и даже в саду. Все его личные вещи и учебники переходили в собственность школы.

— Формально это называется «экстренное исключение», — заключил отец Романонес.

— А причина?

— Я мог бы назвать дюжину, но ты и сам угадаешь подходящую. Прощай, Каракс. Удачи. Она тебе сейчас нужнее всего.

Метрах в тридцати, во дворе, несколько учеников стояли и наблюдали за ними. Некоторые смеялись и махали руками, словно прощаясь, другие смотрели удивленно и сочувственно. Только Микель Молинер грустно улыбнулся ему, и Хулиан по губам прочел: «До воскресенья».

Вернувшись домой, на Ронда де Сан-Антонио, Хулиан заметил у входа в шляпный магазин «Мерседес-Бенц» дона Рикардо. Он замер за углом и вскоре увидел, как тот выходит и садится в машину. Хулиан спрятался в подъезде, пока тот не уехал в сторону Университетской площади, и только потом побежал к дому. Там его ждала мать, вся в слезах.

— Что ты наделал, Хулиан? — прошептала она без гнева.

— Мама, простите меня…

Софи стиснула сына в объятиях. Она казалась похудевшей и постаревшей, словно все кругом воровали у нее силы и молодость. «А я — больше всех», — подумал Хулиан.

— Слушай меня, Хулиан. Отец сговорился с доном Рикардо отправить тебя в армию через несколько дней. У Алдайя большие связи… Беги, Хулиан. Беги туда, где никто из них тебя не найдет…

Хулиану показалось, что в ее глазах метнулась какая-то тень, будто пожиравшая ее изнутри.

— Мама, тут что-то еще? Вы чего-то недоговариваете?

У Софи дрожали губы:

— Уезжай. Нам обоим нужно исчезнуть отсюда навсегда.

Хулиан крепко ее обнял и прошептал на ухо:

— Не волнуйтесь за меня, мама, не волнуйтесь.

Всю субботу Хулиан просидел в своей комнате, обложившись книгами и альбомами. Шляпник спустился в магазин на заре и не вернулся до поздней ночи. «У него не хватает смелости сказать обо всем прямо», — подумал Хулиан. В ту ночь он со слезами прощался с этой темной и холодной комнатой, со своими мечтами, которым теперь сбыться не суждено. Когда наступило воскресное утро, Хулиан взял сумку с каким-то бельем и книгами, подошел к матери, спавшей в столовой среди скомканных одеял, поцеловал ее в лоб и ушел. Улицы еще утопали в синеватой туманной дымке, медные отблески сияли на плоских крышах зданий старого города. Хулиан шел медленно, прощаясь с каждым подъездом, с каждым углом, и спрашивал себя, действительно ли время сохранит только хорошее и заставит его забыть об одиночестве, которое всегда шагало рядом с ним по этим улицам.

На Французском вокзале было пустынно, только рельсы изгибались блестящими зеркальными саблями, теряясь в тумане. Хулиан сел на скамейку под куполом здания и достал книгу, которая помогла ему на несколько часов затеряться в волшебстве слов, сменить имя и тело, стать кем-то другим. Он с готовностью погрузился в неясные сны и переживания героев, ведь ему не оставалось никакого иного убежища… Он знал, что Пенелопа не придет. Что он увезет только свои воспоминания о ней. В полдень Микель Молинер отдал ему билет и все деньги, которые смог собрать. Друзья молча обнялись, и Хулиан впервые увидел, как Микель плачет. Часы подгоняли их, отсчитывая последние минуты.

— Время еще есть, — шептал Микель, вглядываясь в конец перрона.

В пять минут второго прозвучало последнее приглашение для пассажиров, отправляющихся в Париж. Поезд уже тронулся, и Хулиан повернулся к другу. Микель Молинер смотрел на него с перрона, пряча руки в карманах.

— Пиши, — сказал он.

— Да, как только приеду.

— Нет. Не мне. Пиши книги, а не письма. Пиши ради меня, ради Пенелопы.

Хулиан кивнул и только сейчас ощутил, как же ему будет не хватать друга.

— И не забывай о своих мечтах, — сказал Микель. — Кто знает, когда они тебе пригодятся.

— Всегда, — прошептал Хулиан в ответ, но рев паровоза заглушил слова.

— Пенелопа рассказала мне, что произошло в ту ночь, когда мать застала их в моей комнате. Наутро сеньора позвала меня и спросила, знаю ли что-то о Хулиане, а я ответила, что он хороший юноша, друг Хорхе… Она приказала мне следить за тем, чтобы Пенелопа не выходила из комнаты до ее разрешения. Дон Рикардо был в Мадриде по делам и вернулся только в пятницу, сеньора тут же рассказала ему обо всем. Я видела, как дон Рикардо вскочил и ударил ее так сильно, что она упала, потом заорал как сумасшедший, чтобы она повторила, а сеньора просто умирала от ужаса. Никогда он таким не был, никогда. В него словно вселились разом все демоны. Красный от гнева, он поднялся в комнату Пенелопы и вытащил ее из постели за волосы, я пыталась его удержать, но он меня отшвырнул. И в тот же вечер вызвал к Пенелопе семейного врача. Врач осмотрел ее, о чем-то долго говорил с сеньором, и Пенелопу заперли на ключ. Сеньора приказала мне собирать вещи.

Мне не позволили ни поговорить с Пенелопой, ни попрощаться. Дон Рикардо пригрозил полицией, если я хоть раз заикнусь о случившемся, меня вышвырнули из дома в ту же ночь, после восемнадцати лет верной службы, и даже идти мне было некуда. Через два дня ко мне в пансион на улице Мунтанер пришел Микель Молинер и объяснил, что Хулиан в Париже. От меня он хотел узнать, что произошло с Пенелопой и почему ее не было на вокзале. Каждый день, неделями, я приходила к дому, чтобы увидеться с Пенелопой, но меня даже и в ворота-то не пускали. Я простаивала за углом дни напролет в надежде, что ее куда-нибудь выведут, но нет. Из дома она не выходила. Сеньор Алдайя вызвал полицию, и с помошью влиятельных друзей упрятал меня в сумасшедший дом в Орте. Сказал, что я — какая-то помешанная, которая неизвестно почему преследует его семью. Там я провела два года как зверь в клетке, а когда вышла на свободу, первым делом прибежала на проспект Тибидабо к Пенелопе.