Зов из бездны - Михаил Ахманов

Закар-Баал расположился в кресле рядом с бревнами, сидел под зонтом, защищавшим от жаркого солнца, и с довольным видом взирал на стволы. Свита у него была внушительной: Мессулам, Тотнахт, Бен-Кадех, Пенамун и еще десяток приближенных, стражи с копьями, слуги с кувшинами, писцы, глашатаи и невольники, что тащили паланкин. Стояли они вокруг своего господина наготове, чтобы слово умное сказать, или сделать запись, или подать вина, или выполнить другое повеление. И был князь среди них, как сокол среди гусей и уток.

Я приблизился, и тень зонта владыки упала на меня[47]. Тотчас выскочил гусь Пенамун, замахал руками, завопил:

– Тень господина на тебе, тень царя великого, да будет он жив, здоров и могуч! Отойди, невежа!

Но князь лишь бровью повел и рявкнул:

– Не тронь его! Пусть встанет рядом!

И я, отвешивая поклоны, сделал, что велено, а про себя подумал: ну времена! Обычай у мелкого князя, будто у фараона, и величают его так же! Скоро двойную корону напялит, ведь здесь, у гавани, Нижние Земли, а на холме, где город, Верхние!

Впрочем, был Закар-Баал не из худших владык, ибо, как ни просили тиряне, не послал им мою голову и кожу. Так что относился я к нему с почтением.

– Вот твой лес, — молвил правитель, кивая на груду стволов. — И дам я тебе людей и корабли, которые довезут до Таниса эти деревья. Так что в радости сердце мое! Исполнено все по завету предков, хоть не прислали мне из Египта тысячу дебенов серебра, как присылали им.

Надо думать, последнее было шуткой, ведь Несубанебджед не поскупился. Серебро и золото, ткани и одежды, кожи и папирус… Дорогой товар! Не обидная цена для князя и всех, кто правил Библом до него и будет править после!

Так я подумал, а вслух произнес:

– Не в том радость, господин, что поступил ты по завету предков, а в том, что исполнил волю Амона. Что выше этого? Ничего! Теперь ты можешь воздвигнуть камень и высечь на нем, что посланы тобой деревья аш для ладьи царя богов, а за это Амон даровал твоей державе процветание, а тебе — пятьдесят лет жизни сверх назначенного срока.

– Когда дарует бог все это, тогда и воздвигну памятник, — отозвался Закар-Баал. — А пока грузи лес на корабли, оставь мою гавань и вверяйся опасностям моря. Не медли, Ун-Амун! И помни, что гнев мой страшнее ветров и бурь. Помнишь, говорил я тебе о послах фараона, что закончили жизнь в моей стране? Хочешь взглянуть на их могилы?

Я пожал плечами:

– Зачем, владыка? Тоскует сердце мое по родине, и в Библе я не задержусь.

Видно, надоел я Закар-Баалу, и хочет князь сбыть меня с рук, будто корзину с гнилыми финиками. Когда правитель удалился, я спросил об этом у Тотнахта, и он с усмешкой произнес: лучше уйти в море целым, чем в Тир по частям. И еще добавил, что видели в Библе тирских лазутчиков, так что стоит мне поторопиться.

Но Бен-Кадех и Мессулам уже созвали своих людей, и те принялись таскать и укладывать бревна. Радость охватила меня, и пробыл я в гавани до самого вечера, наблюдая за погрузкой и присматриваясь к кораблям и корабельщикам. Заметив это, Бен-Кадех сказал, что надо мне плыть на судне Элама, который опытнее прочих кормчих и говорит к тому же по-египетски. Я решил, что так и сделаю.

Уже в темноте я вернулся в дом Эшмуназара, радуясь завтрашнему дню и печалясь о расставании с моим добрым хозяином и другом, с милой Тентнут, с Тотнахтом и Бен-Кадехом, которые тоже были ко мне добры. Так бывает; на чужбине мы тоскуем по родной земле, а дома — о тех, кого встретили в странствиях и больше не увидим никогда. Ибо огромен мир, а мы в нем — букашки в дремучем лесу, что ползают от дерева к дереву.

УАДЖ-УР, ВЕЛИКАЯ ЗЕЛЕНЬ

Утром слуги Эшмуназара положили в тележку мой дорожный мешок, и корзину с провизией, и кувшины вина, и шатер, а дом бога я перенес своими руками. Сели мы с Эшмуназаром на ковер, что лежал в повозке, щелкнул Абибаал бичом, и покатились мы неспешно по дороге к гавани, а Брюхо трусил следом, как всегда, стеная и жалуясь. На даровых хлебах и пиве он сильно раздобрел, и пробежаться ему не мешало, чтобы сбросить жир и не утопить корабль. Морское судно — не кухня, места там мало, вес сосчитан, и тучных корабельщики не любят. А Брюхо весил не меньше чем половина кедрового бревна.

Остатки тирского серебра я послал Тентнут со слугой Эшмуназара. И просил я передать ей, чтобы пришла на берег проститься со мною, ибо нагружены корабли, сидят гребцы на веслах, веет попутный ветер, и пора мне плыть в Та-Кем, на милую нашу родину. Думал я, что в это утро наконец покину Библ и, по словам его правителя, вверюсь опасностям моря и поплыву в Танис.

Как я ошибался!

Приблизившись к гавани, мы заметили, что там царят суматоха и страх. Люди метались по берегу, не слушая призывов Бен-Кадеха и его стражей; кто тащил из складов товары, кто мчался в город, кто вопил, взывая к богам, кто топтался в растерянности у кораблей. Не увидел я гребцов на их скамьях, не увидел кормчих у руля и корабельщиков у паруса; качались суда с бревнами у пристани и были они без мореходов. Зато на боевые корабли числом пять или шесть грузились лучники, а у берега стояли два отряда копьеносцев. В городе били в барабаны, трубили в трубы, и на стенах и башнях виднелись воины, их медные шлемы блестели в солнечных лучах. У городских ворот было столпотворение — торговцы и ремесленники из предместий, с женами, детьми, скотиной и всем, что можно унести на плечах, устремились в Библ, под защиту стен. И разглядел я других людей, крестьян и рыбаков, тех, кто кормился от щедрот земли и моря, — они тоже собирались в толпы и бежали в город. И видно было, что страх их велик, что боятся они не за дома свои, не за имущество, а спасают жизнь.

– Набег, — сказал Эшмуназар, мрачнея. — Набег, Ун-Амун! Или филистимцы к нам пожаловали, или грабители с островов[48], или кто-то еще. Нужно нам домой вернуться. Ты мой гость, и я велю, чтобы взяли тебя служанки и другие женщины в безопасное место, где сами прячутся. А я…

Он смолк. Сейчас он не был похож на легкомысленного юнца и повесу, искателя удовольствий, каким я привык его видеть. Линия губ вдруг стала тверже, щеки побледнели, а глаза, обычно искрившиеся смехом, сделались суровыми.

– А что ты? — спросил я. — Чем займешься ты, пока я буду прятаться за спинами женщин?

– Соберу своих людей, вооружу их вилами, мотыгами и топорами и поведу в город. Слышишь? — Он склонил голову к плечу. — Слышишь, как гремят барабаны и ревут трубы? Это знак для сбора ополчения. У князя и старейшин четыре сотни воинов. Город они защитят, а гавань с кораблями — вряд ли. А еще есть поля и усадьбы, виноградники, склады, мастерские, житницы… Все сожгут безжалостные волки, если не дать им отпор!