У истоков Руси: меж варягом и греком - Владимир Егоров

По ходу дела Нестор густо наполнил свою повесть легендами и мифами. Помимо предания о словенской грамоте он внес в «Повесть» также предание об эпониме Кие, который, однако, еще не князь «в роде своем», а всего лишь то ли перевозчик, то ли ловчий. Он же вероятный автор легенды о хазарской дани.

Следуя «Слову о Законе и Благодати» митрополита Илариона, первым киевским князем Нестор считал Игоря Старого, про которого однако не знал ничего кроме предания о лютой казни зарвавшегося князя древлянами, источником которого, впрочем, могла быть не народная память, а перевод или пересказ «Истории» Льва Диакона. Это предание удачно потянуло за собой сразу несколько легенд о мести Ольги древлянам, причем все легенды нашли свое место в «Повести», последовательно и логично выстроенные Нестором в целую череду жестоких издевательств ненасытно кровожадной княгини над бедолагами древлянами. Тема хитрости и мстительности Ольги нашла естественное продолжение в описании ее реального путешествии в Константинополь — факта, как известно, подтвержденного «с противоположной стороны» Константином Багрянородным. Но сухое протокольное изложение визита у Багрянородного Нестор расцветил местной легендой о том, как княгиня обвела вокруг пальца воспылавшего страстью, но недалекого царя и дополнил мстительным обещанием Ольги промурыжить того в устье Почайны столько же, сколько ее. продержали перед аудиенцией в гавани Константинополя. Правда, последняя угроза осталась невыполненной, поскольку Константин так и не удосужился навестить крестницу133.

Фольклорность образа и деяний Святослава у Нестора естественно дополнена народной, сказкой о неком киевском отроке, который для спасения родного города переплыл Днепр под стрелами врагов. Поскольку Нестор писал не летопись, а повесть, то не стоит удивляться, что в этом сказочном эпизоде отрок почему-то знает язык впервые (!) появившихся под стенами Киева печенегов. В сказочной истории княжения Святослава даже «фактическая» сторона не обошлась без расхожей легенды о чаше, сделанной врагом из черепа побежденного обстоятельствами героя. В целом же Святослав нарисован в «Повести» с явной симпатией, чего не скажешь о его матери134.

В «историческую» канву княжения Владимира у Нестора легла переделка пары несколько различавшихся, но более-менее удачно объединенных болгарских сказаний о выборе веры князем Борисом, к которым примкнули корсунская легенда о крещении Владимира, и, предположительно, ныне утерянное «Сказание о крещении Русской земли и истреблении идолов». Исторические предания расцвечены двумя сказками. В первой, явно перепевающей библейский мотив борьбы Давида с Голиафом, юный кожемяка побеждает в единоборстве богатыря-печенежина. В другой, «о киселе и сыте», на сей раз безусловно народной, изголодавшиеся, но не утерявшие изворотливости белгородцы обманывают осадивших город печенегов.

На княжение Святополка попадает миф об убиении «окаянным князем» своих братьев. Однако здесь авторство Нестора остается под вопросом ввиду ряда несоответствий текста «Повести» Нестерову «Чтению о житии Бориса и Глеба». Весьма характерно, что ко времени Святополка сказки, мифы и легенды уже начинают исчезать из «Повести», а мифов, связанных с Ярославом Мудрым, в ней вовсе нет135. Отчасти это связано с тем, что времена Святополка и Ярослава еще не ушли во тьму веков и они пока еще персонажи исторические, а не мифические; а отчасти потому, что на Руси вообще кончается эра мифов, легенд и преданий, и начинается пора летописания, где, как это ни парадоксально, «летописцу» Нестору уже нет места.

ЧТО ЗА НЕСТОРА ДОПИСЫВАЛИ ПОТОМ

Итак, в ворохах летописных материалов, которые по гипотетическому приказу Мономаха были переданы из Печерского монастыря в Выдубицкий, вероятно была и написанная рукой Нестора «Повесть». Остальную массу этих материалов — собственно летописные заметки и, даже возможно, частичные своды — написали другие чернецы, истинные русские летописцы. Что же со всем этим богатством сделал Сильвестр? Как минимум, собрал материал и скомпоновал свой «летописец», сделав «повесть» Нестора общим введением. Надо полагать, при компоновке пришлось весь материал переписать, что и дало Сильвестру основание для утверждения, что он «написал книги эти Летописец…». Это как минимум. А как максимум?

М. Алешковский считает, что Сильвестр как автор «второй редакции» ничего не добавил в «Повесть», а только урезал статьи последних лет, выбросив все, что так или иначе чернило Мономаха. Кроме того, Алешковский допускает, что именно Сильвестр произвел общее хронометрирование текста и расставил в «в «Повести»» годовые маркеры. А. Никитин однако уверен, что сквозное хронометрирование было проведено много позже, не ранее конца XII века. Он же справедливо акцентирует незаслуженно обойденный вниманием факт, что Сильвестр заявляет права авторства не на «Повесть», а на некий «летописец», который Никитин считает утерянным. Последнее странно: «летописец» утерян, а авторская заявка на него сохранилась… в другом произведении. Не вяжется как-то.

Между тем, принятое выше допущение об истинном характере и объеме «Повести» Нестора позволяет и в этом случае найти разумное объяснение. Оно заключается в том, что Сильвестр редактировал, а возможно, что и сводил из нескольких летописей, полученных из Печерского монастыря, именно «летописец», то есть целостную летопись, доводя ее, возможно с вменяемыми ему правками, до времени правления Мономаха. Нельзя исключить, что при этом он расставил в тексте годовые маркеры, хотя доказательств этого у нас нет. Зато весьма вероятно, что именно им в начало скомпонованного «летописца» была вставлена в качестве хорошего зачина «Повесть» Нестора. Если это так, то скорее всего самому Сильвестру, когда он вставлял «Повесть» в начало своего «летописца», честно сохраняя имя Нестора как автора этого отрывка, в голову не пришло, что потомки на основании этого из порядочности не убранного им представления автора введения весь скомпонованный Сильвестром «летописец» назовут «Повестью временных лет» и припишут Нестору!

Мы же, чтобы восстановить историческую справедливость и не путаться в терминах, будем в дальнейшем называть «Повестью Нестора» только то, что, по ранее высказанному предположению, написал сам Нестор, то есть самое начало традиционной «Повести», ее мифологическую часть, а предположительный свод летописей Сильвестра будем именовать «Летописцем Сильвестра». Тогда «Повесть Нестора», дополненная более поздними вставками, заканчивается где-то в начале XI века с началом настоящего летописания, и соответственно примерно с этого же времени начинается «Летописец Сильвестра», чье окончание определяется более точно — 1116 год.

Дальнейшая судьба сильвестрова «Летописца», традиционно именуемого «второй редакцией» «Повести», не отличается ясностью и прозрачностью. Время появления и авторство «третьей редакции» «Повести» остаются предметом спора. Однако, ясно одно: где бы и когда бы ни появилась «третья редакция», «Повесть Нестора» была объединена с собственно летописью, «Летописцем Сильвестра», до того. Можно, что и делает А. Никитин, оспаривать действительно не очевидное утверждение М. Алешковского об авторстве «третьей редакции» некого новгородского попа Василия, но нельзя игнорировать целый комплекс весьма убедительных аргументов Алешковского в пользу времени и места появления «третьей редакции», ее новгородского источника, а также содержания внесенных в нее изменений и добавлений. Для нас важно, что эти изменения и добавления коснулись как «Повести Нестора», так и «Летописца Сильвестра». Именно это заставляет предполагать объединение обоих компонентов еще во «второй редакции» и считать наиболее вероятным объединителем игумена Сильвестра.

В отличие от авторов двух первых редакций традиция не узаконила личность автора третьей, а предположения М. Алешковского действительно слишком спорны, чтобы их безоговорочно принять. Поэтому в дальнейшем мы будем условно называть неизвестного автора «третьей редакции» неким гипотетическим Автором-3, в общем не исключая, что им мог быть поп Василий Алешковского, но и не настаивая на этом. Зато уже с куда меньшей долей условности мы примем трудно опровергаемые выводы Алешковского, что Автор-3 принадлежал к окружению новгородского князя Мстислава, сына Мономаха, и что эта редакция появилась в киевском Андреевском монастыре в 1118 или 1119 году, то есть после того как Мстислав перебрался в Киев136.

Итак, мы исходим из того, что Автор-3 существенно переработал не только «Летописец Сильвестра», но и «Повесть Нестора». «Летописец» пополнился новыми сведениями, главным образом новгородскими, и историей ослепления Василька Теребовльского; некоторые его статьи были сокращены, другие дополнены; ряд материалов подвергся тасовке. Но еще большим оказался вклад Автора-3 в несторову «Повесть», едва ли не большим, чем вклад самого Нестора. После переработки Автором-3 мифологическая часть «Повести» по объему выросла в несколько раз, причем переработка «Повести Нестора» шла сразу по нескольким направлениям.