Святой Грааль - Юрий Никитин

Олег шумно вздохнул:

— В каждой стране, в каждом племени свои ритуалы... Как не воевать бедным людям?

— Язычники, — осудил Томас сурово — Христос для того и придумал одни ритуалы для всех, чтобы не дрались.

— Да, но пока его ритуалы не принял весь мир, держи уши на макушке. А то, неровен час, невзначай такое сотворишь, что и на голову не налезет! А людей забижать нельзя, даже язычников.

Они доели и допили уже в молчании, встревоженные. Солнце стояло высоко, но Олег посмотрел по сторонам, предложил уйти от греха в комнату, которую им отвели для отдыха. Там за запертой дверью можно передохнуть, поспать, дождаться утра... Томас взглянул остро, Олег уловил тщательно скрываемый страх, и у самого словно железной рукой сжало сердце. Утром должны прибыть два бойца, с которыми предстоит сразиться. Сейчас гости отдыхают с монастырской челядью лишь потому, что бойцы в отлучке, но к утру поспеют. Попробовать среди ночи тайком вывести коней и ускакать?

Они были в широком коридоре на полпути к своей комнате, когда внезапно из узкой щели в стене выметнулось серое, шершавое. Олег судорожно выхватил нож. Веревка, задев его петлей, мигом обвилась вокруг блестящего туловища рыцаря, намоталась в три ряда. На конце был камень с кулак размером, он напоследок трахнул по железному животу. Томас смотрел ошеломленно, не сразу сообразил, что его дергают, куда-то пытаются тянуть, как бычка на веревочке. Он ухватил за веревку обеими руками, дернул к себе.

Деревянная стена с треском разлетелась вдрызг, рассыпая щепки и комья сухой глины. В облаке желтой удушливой пыли под ноги Томасу и Олегу выкатились трое обнаженных до поясов монахов — жилистых, смуглых, в странных женских юбках. На плоских решительных лицах горели черные, как терн, глаза, все трое были поджарые, без капли жира. Они крепко вцепились в веревку, один даже намотал ее на кулак — огромный, как у новорожденного англа или славянина.

Томас сдвинул в недоумении плечами, он все еще не разумел чужих ритуалов, осторожно уронил веревку на пол, где лежали оглушенные монахи, обошел их по дуге, с Олегом ушли в отведенную им комнату.

Монахи еще долго оставались в груде щепок и комьев глины, затуманенными глазами смотрели вслед.

Ночью Олег спал неспокойно и слышал, как вздрагивает во сне Томас. Рыцарь постанывал, ворочался, жутко скрипел зубами. Хрупкие ложа стонали под не по-монашески крупными телами. Ночь стояла душная, Олег обливался потом. Хотел встать, помыться холодной водой, но побоялся влезть в какую-нибудь халепу, нарушить табу или наступить на местную святыню. Все племена пристрастны к ритуалам, а уж в монастырях в особенности. Лишь на горьком опыте могло родиться мудрое правило: «В чужой монастырь со своим уставом не лезь»...

Заснул Олег под утро, когда восточный край неба окрасился красным, а подхватился как ошпаренный, едва солнце самым кончиком высунулось из-за горизонта. Томас, уже в доспехах, сидел у двери, бледный и осунувшийся, смотрел на калику с завистью.

— На тебе хоть дрова коли, — сказал он хмуро. — Чистая совесть, да? Но для тех двух бойцов, с которыми сейчас надо драться, все равно, что у тебя на душе. Чтобы выстоять, нам надо иметь что-то кроме чистой совести!

— У нас есть, — буркнул Олег.

Он быстро одевался, чувствуя обшаривающий взгляд рыцаря, профессиональный, изучающий, который сразу отмечает, какие мышцы развиты поднятием камней, какие упражнениями с мечом, какие бросанием копья, а какие работой с боевым топором. В глазах Томаса было сомнение, и Олег хмуро улыбнулся — не один знаток приходил в недоумение, видя его мышцы.

— Что у нас есть? — спросил Томас скептически.

— Чаша.

Томас пугливо оглянулся, пощупал ладонью мешок, нежно провел пальцами по выпуклости, следуя изгибам, суровое лицо смягчилось.

В дверь постучали. Томас вытащил из ножен меч, встал слева от двери. Олег со швыряльным ножом в руке, пересек комнату, отодвинул засов. В коридоре стоял пышно одетый монах. Лицо его было непроницаемым, в глазах светилось злое торжество. Он низко поклонился, молча сделал широкий жест. Сбоку выдвинулся стол на колесиках, кишки в животе Олега невольно громко квакнули. Расселись, распуская ремни, потирая ладони, переглядываясь и подмигивая друг другу.

Стол въехал в комнату, следом вошел монах. Пока спешно переставлял гору блюд на их массивный стол, второй монах, пышный, кланялся Олегу и застывшему Томасу, стараясь не поворачиваться широким задом, наконец сказал высоким женским голосом:

— Старший настоятель нижайше осмеливается осведомиться о здоровье, хорошо ли почивали и просит отведать нашу скромную монастырскую пищу, что нам боги послали!

Олег разрывался между желанием сбегать во двор умыться и ринуться за стол, слышал как Томас пробормотал:

— Боги послали... Хоть в язычество переходи!

Томас решительно плюхнулся за стол, Олег же стремительно сбежал по лестнице вниз, ополоснулся у колодца. Томас едва кончил разрезать молочного поросенка, зажаренного в ароматных листьях, как дверь распахнулась и свежий Олег с умытыми блестящими глазами бросился через всю комнату за стол. Томас сглотнул слюну, сказал скептически:

— Так умываться — стоило ли начинать? Тоже ритуал?

— Все-таки умылся, — возразил Олег. — А почему не умываешься ты?

— Я люблю мыться основательно, не кое-как. Всегда моюсь у себя дома только в озере, что прямо под окнами моего замка...

— В озере — это хорошо, — согласился Олег. — Но как же зимой?

Томас с небрежностью отмахнулся:

— Сколько той зимы?

Они похватали истекающие нежным соком мясо, а когда от поросенка остались несколько раздробленных косточек не крупнее обрезков ногтей, обомлевший пышный монах слабым жестом велел нести перемену, успев сообразить, что, пока ее поднимут из кухни, остальные двенадцать блюд с жареными лебедями, молодыми гусями, лопающимися от набитых под кожу орехов и прочей всячины останутся пустые — хорошо, если не изгрызенные. В северных краях, говорят, даже щиты грызут...

Олег с утра был уверен, что перед предстоящим поединком с настоящими лютыми воинами кусок в горло не полезет, но, чудные дела ваши, боги, — ел в три глотки, чувствуя, как свирепая сила растекается по телу, наполняет мышцы, заставляет сердце стучать сильнее, а кровь живее прыскать по жилам.

Томас ел, как мужик, позабыв про благородные манеры: хватал обеими руками самые крупные куски, опережая Олега, выплевывал кости на середину стола, хотя под столом места было еще вдоволь — к тому же можно было бросать в углы комнаты: целых четыре, его губы и пальцы блестели от жира, слышен был неумолчный хруст костей на крепких зубах, словно работала камнедробилка средних размеров в ущелье барона Оцета.