Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

Официальная правительственная политика в отношениях с Наполеоном подвергалась критике во всех слоях русского общества, в том числе и при дворе. О необходимости подготовки к обороне России от войск Наполеона говорили военные, государственные деятели, дворяне, профессора, студенты, литераторы, но это были отдельные, разрозненные люди, и каждый действовал на свой страх, делал то, что велела ему его совесть.

В 1807 году Ростопчин издал небольшую книжку «Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырева». Для характеристики литературного таланта Ростопчина приведу два авторитетных отзыва. Первый — В. Г. Белинского: «К замечательнейшим повестям прошлого года принадлежит повесть графа Ростопчина „Ох, французы!“ (напечатана в 1842 году, написана в 1806-м. — В. М.) …она сама есть верное зеркало нравов старины и дышит умом и юмором того времени, которого знаменитейший автор был из самых примечательнейших представителей»; второй — А. И. Герцена о той же повести: «Много юмора, остроты и меткого взгляда». По содержанию, идеям, стилю и времени создания повесть и «Мысли вслух…» очень близки друг к другу, они трактуют о русской французомании, которой были подвержены образованные, вернее, полуобразованные люди в высшем и среднем слоях русского общества.

В «Мыслях вслух…» Ростопчин рассказывает о том, как отставной подполковник, ефремовский дворянин Сила Андреевич Богатырев, присев для отдохновения на Красном крыльце в Московском Кремле, «положа локти на колена, поддерживая седую голову, стал думать вслух», и далее следует его речь:

«Господи помилуй! да будет ли этому конец? долго ли нам быть обезьянами? Не пора ли опомниться, приняться за ум, сотворив молитву и, плюнув, сказать французу: „Сгинь ты, дьявольское наваждение! ступай в ад или восвояси, все равно, — только не будь на Руси“.

Прости Господи! ужли Бог Русь на то создал, чтоб она кормила, поила и богатила всю дрянь заморскую, а ей, кормилице, и спасибо никто не скажет? Ее же бранят все не на живот, а на смерть. Приедет француз с виселицы, все его наперехват, а он еще ломается, говорит: либо принц, либо богач, за верность и веру пострадал, а он, собака, холоп, либо купчишка, либо подьячий, либо поп-расстрига от страха убежал из своей земли. Поманерится недели две да и пустится либо в торг, либо в воспитание, а иной и грамоте-то плохо знает…

Спаси Господи! чему детей нынче учат! выговаривать чисто по-французски, вывертывать ноги и всклокачивать голову. Тот умен и хорош, которого француз за своего брата примет. Как же им любить свою землю, когда они и русский язык плохо знают? Как им стоять за веру, за царя и за Отечество, когда они закону Божьему не учены и когда русских считают за медведей? Мозг у них в тупее (тупей — модная прическа. — В. М.), сердце в руках, а душа в языке; понять нельзя, что врут и что делают. Всему свое названье: Бог помочь — Bon jour (добрый день, фр.), отец — Monsieur (господин, фр), старуха мать — Maman (маман, фр.), холоп — Mon ami (мой друг, фр), Москва — Ridicule (нелепица, смех, фр.), Россия — Fi donc (фи! — междометие, выражающее презрение и отвращение, фр.). Сущие дети и духом и телом, так и состареются.

Господи помилуй! только и видишь, что молодежь, одетую, обутую по-французски; и словом, и делом, и помышлением французскую. Отечество их на Кузнецком мосту, а царство небесное — Париж».

Пятнадцать лет спустя, в 1823 году, Ростопчин так прокомментировал причину написания этой книги и ее смысл: «Небольшое сочинение, изданное мною в 1807 году, имело своим назначением предупредить жителей городов против французов, живших в России, которые стремились приучить умы к мысли пасть перед армиями Наполеона. Я не говорил о них доброго, но мы были в войне, а потому и позволительно русским не любить их в сию эпоху. Но война кончилась, русский, забыв злобу, возвращается к симпатиями, существующим всегда между двумя великодушными народами».

С годами истинные намерения Наполеона в отношении России становились очевиднее и яснее. В 1811 — начале 1812 года Александр I стал возвращать на службу противников политики умиротворения Наполеона и капитуляции перед ним. В марте 1812 года он предложил Ростопчину пост генерал-губернатора Москвы, или, как тогда эту должность чаще называли, московского главнокомандующего. Ростопчин вспоминает, что император при разговоре «особенно напирал на важность этого поста при настоящих обстоятельствах и на пользу, доставляемую моей службой».

Это назначение произошло по рекомендации великой княгини Екатерины Павловны, любимой сестры Александра I, имевшей на него большое влияние. Двор Екатерины Павловны был неофициальным центром антинаполеоновских настроений. Она также принимала участие в борьбе за отставку М. М. Сперанского, финансовые реформы которого привели к громадному дефициту бюджета и увеличению налогов, что накануне войны подрывало всю государственную систему; по ее просьбе Н. М. Карамзин написал адресованную императору свою знаменитую «Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях».

В Москве назначение Ростопчина было встречено с одобрением и радостью. Выражая общее мнение, П. А. Вяземский писал о своевременности назначения Ростопчина на эту должность: «Он был именно человек, соответствующий обстоятельствам». В 1840-е годы, подводя итог деятельности Ростопчина, М. А. Дмитриев говорит о том же: «Граф Ростопчин, одним словом, был один из тех людей, которые в важных случаях истории народов являются, как будто выдвинутые Провидением. Он был тогда на своем месте».

Ростопчин сразу же потребовал исполнения правил содержания гостиниц, трактиров и ресторанов, в большинстве своем превратившихся в притоны, заставил полицию также руководствоваться законами, выгнал со службы одного квартального надзирателя, наложившего ежедневную дань на мясников, другие квартальные, испугавшись увольнения, поутихли с поборами, и цены в Москве на мясо снизились на треть. Были осуществлены и другие преобразования в городском управлении.

П. А. Вяземский в своей характеристике Ростопчина раскрывает те свойства его характера и те факты биографии, благодаря которым тот пользовался любовью и доверием москвичей.

«Граф Ростопчин, — пишет Вяземский, — был человек страстный, самовластный. При всей образованности, которая должна была укрощать своевольные порывы, он часто бывал необуздан в увлечениях и действиях своих. Но он не был зол, хотя, может быть, был несколько злопамятен. Дружба его с доблестным князем Цициановым, уважение к Суворову, позднее постоянно приятельские сношения с Карамзиным, благоговейная признательность к памяти императора Павла, благодетеля своего, а во время служения при нем — искренность в изложении мнений своих, искренность, доходившая иногда до неустрашимости и гражданского геройства, — все это доказывает, что он способен был питать в себе благородные и возвышенные чувства».

Между тем военные замыслы Наполеона против России из области гаданий и предположений переходили в реальный план. В мае 1812 года Наполеон на одном из своих императорских дворцовых приемов публично заявил: «Я иду в Москву и в одно или два сражения все кончу. Император Александр будет на коленях просить мира… Москва — сердце империи».

Александр I издал Манифест о приведении армии в боевую готовность. Князь М. И. Кутузов, выиграв несколько сражений в шедшей тогда Русско-турецкой войне, 16 мая 1812 года вынудил турок подписать мир. Это событие, полагали русские политики, могло приблизить дату нападения Наполеона на Россию.

Ростопчин допускал, что наполеоновская армия в начале военных действий может захватить значительные территории России. В ночь на 12 июня 1812 года без объявления войны наполеоновская армия форсировала Неман и вступила на территорию России.

В Москве о начале войны узнали 15 июня из напечатанного в «Московских ведомостях» царского рескрипта: «Французские войска вошли в пределы нашей империи… И потому не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне Провидением способы к отражению силы силою. Я надеюсь на усердие моего народа и на храбрость…»

Хотя войны и ожидали, известие о ее начале потрясло всех. Разговоры повсюду шли только о ней. Вечером московский свет, не изменив своему обычаю, гулял на Тверском бульваре. Там, как и всюду, рассказывает А. Г. Хомутова, тогда молодая девушка, только что начавшая выезжать в свет, «разговоры вращались около войны: одерживались победы, терпелись поражения, заключались договоры. Но всего более распространено было мнение, что Наполеон после двух-трех побед принудит нас к миру, отняв у нас несколько областей и восстановив Польшу, — и это находили вполне справедливым, великолепным и ничуть не обидным».