Ведьмино кольцо. Советский Союз XXI века - Александр Шубин

— Извините, это хоббит наслал на вас этих...

— Хоббит — пешка. Это одержимый злобой Гендальф стремится уничтожить наш мир.

— И что ему не нравится в вашем мире?

— В нашем с вами общем мире. Вы что же, думаете отсидеться в сторонке? Не выйдет. Хоббит приближается, и если я его не остановлю, то все рухнет.

— Так уж и все?

— А вы что, не замечаете, как все шатается кругом, как трещат основания мира? Оглянитесь вокруг. Вы этого хотите?

Дым клубился по всей площади, вокруг метались образы, весьма далекие от фэнтези: наступление мавров, бунты в городах Европы, истерические выступления политиков, катастрофы космолетов (действительно, целых две на неделе).

Нет, этого Сергеич не хотел. Просто ему не верилось, что социальные сдвиги, часть которых он и его Учитель предсказывали еще в начале века, являются результатом путешествия какого-то хоббита. Видимо, скептическое выражение на его лице стало слишком заметным, потому что назгул с вызовом произнес:

— Почему вы думаете, что, победив своих врагов, вы вообще что-то всерьез измените? Вы просто не умеете видеть сущность вещей.

— Ну уж и не умею? — Сергеич готов был разгневаться. Не какому-то полоумному учить его сущности вещей.

— Вы ее вычисляете. А ее можно увидеть. Вот, смотрите.

Клубы окутали чашку, и Сергеич увидел на ее месте замок, от которого, как от паука, тянулись линии связей, опутавшие всю планету.

— А почему вы думаете, что это замок?

— Это вы так думаете. Это — ваш образ. Лично я вижу здесь Трубу Славы.

— А я — башню и залив среди скал, — радостно подхватила Татьяна, нанеся Сергеичу сокрушительный удар с фланга. Назгул закрепил свою победу:

— Надо смотреть не на объект, а за объект.

Сергеич, конечно, не собирался оставлять за оппонентом последнее слово:

— Но, может быть, эти образы обманчивы и их следует проверить. Вот гномы, напавшие на вас. Они же не несли угрозы нам.

— Еще бы. Вы безопасны для зла и потому бесполезны.

— Почему же? Хотите, мы встретимся с Гендальфом и обсудим, нельзя ли остановить хоббита. Может быть, ого претензии к вам можно решить как-то иначе.

— Никогда! — назгул вскочил, даже не допив свой кофе. — О, жалкие слуги Сарумана! (Сергеич начал лихорадочно копаться в детских закутках памяти, чтобы вспомнить, что это за персонаж.) Вам бы все приручать свирепость орков, цивилизовывать вольную дикость и разъедать софизмами твердыни цивилизаций! Полузло-полудобро, серая масса среднего класса, в которой растворяется четкая суть мироздания!

Он вскочил на богатырского, полного сил коня и бросил напоследок:

— Если встретите хоббита, скажите ему, что я жду его у жерла Вулкана.

— А как его узнать?

— Ну если меня вы приняли за Дон Кихота, то его, вероятно, сочтете Санчо Пансой, — язвительно ответил назгул. Клубы дыма развеялись, и тощая кляча не торопясь повезла своего седока мимо памятника Яну Гусу.

Предводительница нибелунгов

23 августа.

Штутгарт.

Романов, Алекс.

«Осознание причастности к историческим событиям обычно погружает новичка в состояние эйфории. Потом это чувство притупляется, историоделание (historymaking) превращается в рутину. Именно рутинно принимаются наиболее зловещие, равнодушные к судьбам людей решения. Конечно, и экзальтация заставляет крушить устои и проливать кровь, удивляясь потом, каким образом удалось наломать столько дров. Но во всяком случае здесь нет равнодушия и больше творчества. А как известно со времен Александрова, именно творческий акт позволяет событию быть историческим».

Сергей Сергеич поморщился. Он не любил Александрова. Применительно к теории творчества и креативизма вообще Александров был не оригинален. И сам Романов немало писал об этом, притом еще до выхода знаменитого, искусственно раскрученного «Креативизма». И вообще ссылка на авторитеты в таком рассуждении казалась неуместной. Сергеич с грустью отметил, что таким обидным недостатком обладает текст, который стал первым пришельцем из восстановленной Сети.

Они с Таней сидели на террасе небольшого особняка в Штутгарте. Гостевой дом Музейной корпорации был расположен почти на вершине горной гряды, вид на город открывался отменный. Супруги больше часа разглядывали игрушечные домики, лилипутские кварталы, рассеченные морщинами извилистых улочек, античный вокзал, ряды ветряков, изящные арки парковок и зеленые пространства парков. Штутгарт казался безмятежным музеем, сохранившим стиль жизни позапрошлого века, и Сергеич на время даже забыл о драматических событиях, которые привели его в эти края. Татьяна не была столь беспечна. Она внимательно проглядывала местные программы, пытаясь различить в них хоть какой-то плюрализм. Увы, военная цензура и стремление сказать все, что можно, не брезгуя любой деталью, делали информационные сообщения неразличимыми. Закон Бурдье: конкуренция вела к единообразию. Все рисовали линию фронта, поминутно приближавшуюся к Вене, зону прямого поражения ракетного оружия, которая уже покрыла Штутгарт. Но в силу действия противоракетной обороны это не сказывалось на пейзаже.

Они застряли в Штутгарте на целую неделю. Пользование автолетами в зоне боевых действий было запрещено. Их просто посадили на старинное шоссе, припарковали и отвезли в Штутгарт. Можно было эвакуироваться централизованно — транспортами. Но тогда Романов терял автолет и свободу передвижения. А ему нужно было в Париж, пообщаться с Принтамом. Романов направил сообщение главнокомандующему центральной группой войск генералу Шварцу, где, напоминая о знакомстве, просил содействовать получению соответствующего разрешения. Шварц не отвечал.

Татьяна развернула видение на всю площадку. Показывали Анну Бьеллин, ту самую, из Стокгольма. Аника была первым человеком, который встретил их в этом немецком городке. Оказывается, она надеялась застать их в Праге, куда ринулась, узнав о сенсационном разоблачении Бергсона. Ведь он — ключевой обвиняемый по делу о беспорядках в столице, свидетелями которых они были. Анна должна была представить Шведской академии доклад по делу Бергсона, что могло определить направление развития политического кризиса в стране.

Это был странный разговор. В Стокгольме было очевидно, что Аника все и так знала о Бергсоне, но не желала делиться своим знанием, напускала виртуального туману. А теперь она расспрашивает Романова так, будто ничего не ведала. Похоже, теперь они с Адлеркрейцем просто делают вид, что не имеют к этому киллеру никакого отношения. Еще бы, Адлеркрейц — архитектор нового шведского государства, которое пытается отгородиться традицией от европейской смуты. А Романов знает, что у них — рыльце в пушку, что они прибегли к помощи киллера, который теперь замешал черт знает в чем. Сергеич намекнул Анике, что готов закрыть глаза на их шалости при условии, что Адлеркрейц поддержит его предложения Принтаму. После того как секретная часть беседы была закончена, они провели видеоконференцию с Адлеркрейцем, где говорили как бы о судьбах культуры. Узнав от Аники, что они пришли к взаимопониманию по основному вопросу, академик обещал содействие в переговорах с коллегой Принтамом.