Перекрестки сумерек - Роберт Джордан

– Не вижу повода для смеха, – проворчал Хартха. Огир, с его длинными седыми усами и похожими на два черных камня глазами, смотревшими из-под шлема, выглядел даже более суровым и закаленным, чем Музенге. Он был Садовником еще в те времена, когда не родился отец Карида, а может быть, и его дед. – У нас нет конкретной цели. Мы пытаемся поймать ветер сетью.

Мелитене мгновенно посерьезнела, а лицо Музенге стало еще более мрачным, чем у Хартхи, если это вообще было возможно.

За десять дней те, кого они искали, могли оставить за спиной много миль. Лучшие люди Белой Башни не стали бы действовать настолько очевидно – отправляться на восток после того, как сами пустили слух о Джеханнахе; и они не столь глупы, чтобы держаться строго северного направления, однако это оставляло для поисков обширную, если не бесконечную территорию.

– В таком случае нам надо раскидывать сети без промедления, – произнес Карид, – и раскидывать их очень густо.

Музенге и Хартха кивнули. Стражи Последнего Часа выполняют то, что должно быть сделано. Даже если речь идет о том, чтобы поймать ветер.

Глава 5. Как выковывался молот

Он легко бежал сквозь ночь, несмотря на покрывавший землю снег. Он был один на один с тенями, скользящими по лесу, и свет луны открывал его взгляду не меньше, чем свет солнца. Холодный ветер, ерошивший густой мех, внезапно донес до него запах, от которого шерсть на загривке встала дыбом, а сердце понеслось вскачь, наполняемое большей ненавистью, чем его ненависть к Нерожденным. Ненавистью, а также уверенностью в том, что смерть близко.

Но сейчас он не мог выбирать. Он ускорил бег, устремившись навстречу смерти.

Перрин внезапно проснулся, его окружала непроглядная темень, какая всегда предшествует рассвету, он лежал под одной из грузовых повозок с высокими колесами. Холод, сочащийся от земли, пронизывал его до костей, несмотря на плотный, отделанный мехом плащ и два одеяла, а сверху пробирал и легкий бриз, недостаточно сильный или устойчивый, чтобы называться ветром, но тем не менее ледяной. Он потер лицо руками в рукавицах, и его короткая бородка затрещала от намерзшего инея. По крайней мере, в эту ночь, по-видимому, больше не шел снег. Слишком часто он просыпался, припорошенный тонкой снежной пылью, несмотря на защиту повозки, а снегопад сильно затруднял работу разведчиков. Перрин пожалел, что не может разговаривать с Илайасом так же, как он разговаривал с волками. Тогда ему не пришлось бы терпеть это бесконечное ожидание. Усталость обнимала его, как вторая кожа; он не мог припомнить, когда в последний раз проспал всю ночь целиком. Однако сон или его недостаток не имели большого значения. Теперь лишь жар гнева придавал ему силы, чтобы двигаться дальше.

Перрин не думал, что он проснулся из-за того, что увидел во сне. Каждую ночь он ложился, ожидая кошмаров, и каждую ночь они приходили. В худших из них он находил Фэйли мертвой или не находил ее вообще. Тогда он просыпался, содрогаясь и весь в поту. Когда ему снилось что-либо менее ужасное, он продолжал спать или просыпался лишь наполовину, позволяя троллокам кромсать себя заживо, чтобы сварить в котле, или Драгкару – высасывать из себя душу. Нынешний сон быстро исчезал, улетучиваясь, как это бывает со снами, однако он помнил, что был волком и чуял… Что? Что-то такое, что волки ненавидят больше, чем Мурддраалов. Что-то, что убивает волков. То знание, которым он обладал во сне, ушло; осталось лишь смутное впечатление. Это не было волчьим сном – отражением мира, где живут умершие волки и куда приходят волки живые, чтобы говорить с ними. Волчий сон всегда оставался в памяти после пробуждения, независимо от того, сознательно он входил в него или нет. Но этот сон тем не менее тоже казался реальным и почему-то не давал ему покоя.

Неподвижно лежа на спине, Перин направил свое сознание на поиск, пытаясь нащупать волков. Он пытался убедить их помочь ему в преследовании, но без толку. Пробудить в них интерес к делам двуногих было, мягко говоря, весьма непросто. Волки избегали больших скоплений людей, а им полдюжины было достаточно, чтобы держаться подальше. Люди отпугивали дичь, и большинство из них пыталось убить волка, едва завидев его. Сперва его мысли не находили ничего, но потом, спустя некоторое время, Перрин все же прикоснулся к волкам. Они были далеко. Он не мог сказать наверняка, насколько далеко, но это походило на попытку услышать шепот на самом пределе слышимости. Очень далеко. Это было странно. Несмотря на разбросанные тут и там деревушки и фермы, и даже изредка городишки, это было очень подходящее место для волков – по большей части нетронутые леса, кишащие оленями и другой дичью, поменьше.

В разговоре со стаей, членом которой ты не являешься, всегда требовалось соблюдать определенные правила. Он вежливо назвал свое имя среди волков – Юный Бык, – послал им свой запах и получил в ответ их запахи и имена: Охотящаяся-за-Листьями и Высокий Медведь, Белый Хвост и Перышко, и Гром-в-Тумане, и целый каскад других. Это была довольно большая стая, и Охотящаяся-за-Листьями, волчица, от которой пахло спокойной уверенностью, была их вожаком. Ее спутником был Перышко, умный волк в расцвете юности. Они слышали о Юном Быке и были рады поговорить с другом знаменитого Длинного Клыка – первого двуногого, научившегося разговаривать с волками после столь долгого перерыва, что даже сама память о прошедших Эпохах была унесена и затерялась в тумане прошлого. Их разговор был стремительным потоком образов и воспоминаний о запахах, которые его ум облекал в слова, в то время как те слова, что произносил он сам, каким-то образом становились образами и запахами, понятными для волков.

Я хочу узнать одну вещь, подумал он, когда с приветствиями было покончено. Что волк ненавидит больше, чем Нерожденного? Он попытался вспомнить запах, который слышал во сне, чтобы присовокупить его к вопросу, но тот выветрился из его памяти. Что-то, что означает для волка смерть?

Ответом ему была тишина, и в ней – тоненькая ниточка страха, смешанного с ненавистью, решимостью и отвращением. Он уже ощущал раньше волчий страх – больше всего на свете они боялись лесного пожара, несущегося по чаще; по крайней мере так они ему говорили, – но здесь было нечто другое, страх такого рода, от которого у волка встает дыбом шерсть, а у человека по коже бегут мурашки, и он вздрагивает и шарахается от чего-то, что никто не видит. Если добавить к этому решимость двигаться вперед во что бы то ни стало, то такой страх становится чистым ужасом. Волки никогда не испытывали ничего подобного. За исключением этих.

Один за другим они исчезали из его сознания, отгораживаясь от него по собственной воле, пока не осталась одна Охотящаяся-за-Листьями. Приближается Последняя Охота, сказала она наконец и затем тоже исчезла.