Исход - Игорь Шенфельд

— Пойдет, Августин! — хлопнул Аугуста по плечу новый начальник, — веселые ребята нам нужны! И голодным тоже не будешь — не волнуйся! — и повернулся к брату:, — а ты, мостопад, чтоб через месяц выехал следом! Родине нужны механизаторы, а не пикирующие с моста алкаши, поленом ушибленные!». Видно было, что братья очень близки между собой и оба склонны к геройству. Ни один из них на фронте не был, правда: оба они были героями в тылу, где ковали щит и меч для родины. Что ж — хорошо ковали, значит, раз мы в войне победили… Особенно счастливым от своего трудоустройства Аугуст себя не чувствовал, ну да речь и не шла о счастье пока, а лишь о работе. Труд, конечно — это и есть главное счастье, но человеку, только что покинувшему трудармию, этот бодрый плакатный тезис не обязательно представлялся истиной в последней инстанции.

В тот же самый день, вместе с Николаем Фомичевым Аугуст уехал, пообещав матери устроиться на месте и вернуться самое позднее через месяц, еще до зимы, и забрать ее.

Новая МТС, которую Николаю комсомол поручил создать где-то под Барнаулом, должна была называться «Рассвет» (позже возникло уточнение, и на щите написали «МТС Рассвет № 4», потому что всяких хозяйств под названием «Рассвет» значилось по разным министерским реестрам целых семь штук, и кто-то навел порядок с их идентификацией). «Интересно, номера присваиваются этим эмтээс в министерстве с востока на запад — по мере того как солнце восходит, или случайно — как бумаги на стол лягут?», — размышлял Аугуст от нечего делать, маясь на полке плацкартного вагона, везущего его в сторону Алтая, и было ему, на самом деле, глубоко наплевать, под каким номером наступит для него рассвет: лишь бы наступил скорей — с крышей над головой и печкой с дровами на зиму. А зима, между тем, уже напоминала о себе желтыми лесами и первыми утренними заморозками.

Бригада состояла из двадцати «бойцов», включая сюда и начальника Николая Фомичева. Это был комсомольский ударный актив — полномочные послы города Челябинска в южных степях. Уже в те первые, послевоенные годы в чьих-то экономически мыслящих головах вызревала идея превращения оренбуржских, приалтайских и казахских степей в хлебницу Советского Союза, и делались предварительные проработки — «разведка боем»: замкнуть несколько совхозов на одну МТС — специализированную механизированную службу полей — и посмотреть, каков будет эффект от наступления на целину «единым фронтом», но разделенными профессиональными армиями крестьян-хлеборобов и эмтээсовских «железных» пролетариев. МТС «Рассвет № 4» как раз и представлял собой один из таких экспериментальных «стальных кулаков».

Более пятнадцати лет моторизованный десант в форме отрядов МТС держал фронт и вытаскивал сельское хозяйство из тьмы веков на уровень современного полеводства. И машинно-тракторные станции выполнили свою роль, и подняли послевоенную деревню из лежачего положения, и распахали целину, и засыпали страну зерном. При этом, в отличие от шустрого Фигаро, который успевал везде и всегда, машинно-тракторные станции постепенно начали выбиваться из сил, а точнее — сбиваться с ног, не успевая обслуживать растущий производственный потенциал села, и к концу пятидесятых годов уже не справлялись больше с растущим валом работы, обслуживая быстро крепнущие, набирающие обороты колхозы и совхозы. Руководители хозяйств, постоянно срывающие графики производства по причине запаздывающей помощи со стороны МТС, раскаляли докрасна телефонные провода отчаянным матом и дружно жаловались партийным органам на машинно-тракторные станции. В результате, жалобщики победили, но напоролись на то, за что боролись: МТС были закрыты, а всю их технику Партия приказала колхозам выкупить за живые деньги у государства по принципу «и гребите дальше сами». Это решение партии упало чугунным сюрпризом на голову крестьян, и тому было несколько причин сразу: мало того, что денег у колхозов в помине не было в нужном объеме, и они вынуждены были на долгие годы влезать в кредитное рабство; наличной техники для того, чтобы обеспечить весь необходимый цикл сельскохозяйственного производства в каждом хозяйстве, в расформируемых МТС на всех не хватало; колхозы под партийно-хозяйственным давлением сверху приобретали, таким образом, лишь разрозненные механизмы (но кому, например, нужна сеялка без трактора, или трактор без плуга); при этом специалисты-механизаторы отсутствовали; а еще возникали бесчисленные проблемы ремонтной базы, добычи запчастей, доставки и хранения горючего, и так далее. Пришел час, когда председатели колхозов готовы были повесить того козла, который первым предложил отменить МТС. Но было поздно. И конкретный козел, конечно же, не обнаружился и обнаружиться не мог, потому что был он коллективной породы, а следовательно был безлик и неуловим. Портрет его сливался с ликом Партии, но в оправдание Партии можно сказать одно: не ошибается тот, кто ничего не делает. В любом случае, ошибка эта относилась к будущему, а тогда, осенью сорок пятого Партия абсолютно правильно понимала, что страну не время кормить обещаниями, а нужно срочно накормить хлебом. Идея целины только зарождалась еще, и отряды МТС были первыми ее миссионерами.

Впрочем, анализ и историческое значение МТС меньше всего занимали Аугуста по дороге в Барнаул; он занимался собственной арифметикой: сколько дней до зимы, сколько денег у него осталось и сколько еще потребуется, чтобы перевезти мать и обосноваться: купить стол, стул, посуду, печку-«буржуйку», угля, дров, теплую одежду для матери: это вообще в первую очередь. Была еще одна тревога: слух прошел, что жить им придется первое время в военных палатках. Такое положение дел Аугуста не устраивало. Николай Фомичев заверил его, правда, что им предоставят вагончики с семейными отсеками, но голос командира звучал недостаточно уверенно, когда он это произносил.

Общие собрания актива, происходившие внизу, Аугуст слушал, не сходя с полки, и оттуда же голосовал, если требовалось. Из этих собраний узнал он, что остальных сотрудников МТС будут добирать на месте, из числа дикого местного населения, обучать, воспитывать их и приставлять к созидательному труду. Техника будет прислана из Челябинска после того, как ударный отряд организует базу: депо, мастерские, расчетно-кассовое обслуживание, административно-партийное взаимодействие с местными властями и бытовую инфраструктуру для работников. Про жилищные условия вопросов было особенно много, и это было понятно: в десанте участвовали одни мужики, многие из них — женатые, для начала очень довольные своей свободой, но понимающие, что все хорошее когда-нибудь да кончается, и что придется рано или поздно нести ответ за все хорошее; лучший же ответ семье — это устроенное жилье. «Все будет!», — нервничал Фомичев, — «в Барнауле нас уже ждут…».

Уже с первого часа пути «комсомольский вагон» наполнился звоном стекла и тостами «За победу коммунизма!». Аугуст чокался исправно, но не пил, в чем был скоро уличен, но в присутствии Николая бригада вела себя в рамках: отдельные комсомольцы показывали Аугусту кулак, но нападать на него за недостаток патриотизма не решались. По мере движения поезда, однако, дисциплина постепенно развинчивалась, поскольку Николай все больше и больше времени проводил в штабном вагоне или в райкомах и обкомах городов, в которых они задерживались порой на несколько дней (они двигались к цели сложным зигзагом, делая длительные остановки на разных станциях, где к их политпоезду пристегивались новые вагоны, или отстегивались старые, направляемые по индивидуальным адресам предписанного им комсомольского подвига: инициатива, одобренная лично Вождем, зримо и шумно ширилась и росла).

В результате начали случаться разного рода ЧП: кого-то оставили сидеть на перроне пьяным, забыв про него; кто-то проиграл в карты все до картуза, и хотел проиграть и его, да никто не польстился; кто-то уже доставал ножик в споре, который оказался пока еще перочинным. А комсомольский поезд все двигался и двигался по неведомой железной траектории, громыхая колесными тележками и лязгающими сцепками, и постепенно сползая на юг, к северной границе Казахстана, однако города Барнаула все не было и не было. Несколько раз на станциях им встречались аналогичные им комсомольцы, едущие с аналогичным энтузиазмом в противоположную сторону. Но движущихся на юг и на восток было все-таки больше. Это еще не было массовым движением целинников: такого слова еще не существовало в комсомольском языке. Но это движение было тем не менее знаковым: оно представляло собой примерку новых добровольно-принудительных технологий строительства социализма, вызванную печальной необходимостью: клондайк врагов народа иссяк, ГУЛАГ усыхал, бесплатные рабы кончались. Для власти, избалованной фараонскими технологиями первых пятилеток возникала тревожная ситуация по типу: «куда ни кинь — всюду клин». Правда, был еще неистощаемый резерв урок: те всегда кишели на Руси в избытке. Однако, делать ставку в экономическом прорыве страны на урок, обгонять с ними Америку — даже гений Сталина осознавал бесперспективность такой постановки вопроса; ведь Сталин, сам вышедший из урок, по себе знал: это будет тухлый номер, чистый перевод продуктов питания и энергетики: сожрут больше, чем произведут.