Конан из Киммерии - Роберт Говард

Варвар-гетман некоторое время стоял, подобно статуе, будто в тумане, пытаясь понять хоть что-нибудь в космической трагедии мерцающей эфемерности. Потом, услышав собственный голос, прерывающийся от страха, Конан встряхнулся, как бы приходя в себя после тяжкого сна, бросил взгляд на чудовищные останки на земле, содрогнулся и пошел к утесам и девушке, которая ждала его там.

Она со страхом вглядывалась под деревья и встретила его полузадушенным криком облегчения. Он стряхнул смутные чудовищные видения, которые на мгновение одолели его, и снова стал самим собой — бурным и любящим жизнь.

— Где он? — передернулась она.

— Убрался обратно в Бездну, откуда и выполз, — отвечал он весело. — Почему ты не спустилась по ступеням и не удрала в моей лодке?

— Я не хотела тебя бросать… — начала девушка, но тут же оборвала себя и добавила довольно мрачно: — Мне некуда идти. Гирканцы снова угонят меня в рабство, а пираты…

— А что ты скажешь о козаках? — предложил он.

— Неужели они лучше пиратов? — насмешливо спросила она.

Восхищение Конана только возросло при виде того, как хорошо восстановила она душевное равновесие после пережитого ужаса. Ее высокомерие позабавило варвара.

— Кажется, ты так и думала в лагере у Рога, — ответил Конан, — Тогда ты была достаточно бойка.

Алые губки искривились в презрении:

— Неужели ты думаешь, я влюбилась в тебя? Не воображай, что я стала бы позориться, заигрывая с таким варварским вместилищем пива и пожирателем мяса, как ты, если бы меня не принудили к этому. Мой хозяин, труп которого лежит вон там, хотел, чтобы я играла роль приманки для гетмана козаков.

Конан казался удрученным. Затем он рассмеялся, не думая охлаждать свой пыл:

— Неважно. Теперь ты принадлежишь мне. Поцелуй меня.

— Ты осмеливаешься просить… — начала Октавия сердито и вдруг почувствовала, что ее ноги оторвались от земли, а сама она прижата к мускулистой груди гетмана. Она отбивалась от него неистово, вкладывая в это всю гибкую силу своей восхитительной юности, но Конан только бурно хохотал, пьяный от обладания этим превосходным созданием, извивающимся в его руках.

Он легко сминал ее атаки и пил нектар ее губ со всей необузданной страстью, на которую был способен, пока руки, отталкивающие его, не ослабели и конвульсивно не обвились вокруг его массивной шеи. Тогда Конан рассмеялся, глядя прямо в чистые глаза, и сказал:

— Почему бы тебе не предпочесть вожака свободного народа воспитанной в городе собаке из Турана!

Октавия откинула свои рыжеватые локоны, еще трепеща каждым нервом от огненных поцелуев варвара. Не расплетая рук, она поддразнила:

— Ты считаешь себя равным Адже?

Конан рассмеялся и, держа девушку на руках, большими шагами двинулся к лестнице.

— Ты сможешь судить сама, — хвастливо бросил киммериец. — Я запалю Хоарезм, как факел, чтобы он освещал путь к моему шатру.

Тени в лунном свете

(рассказ, перевод А. Кононова)

Банда головорезов под предводительством Конана продолжала опустошать западные границы Туранской империи, пока его давний наниматель, король Илдиз, не решил примерно наказать разбойников. Войска под началом шаха Амураса заманили козаков в глубь туранской территории и уничтожили в кровавой битве у реки Ильбарс.

1

Стремительный натиск на высокий тростник. Грохот падения, пронзительное ржание. Рядом с умирающим конем, шатаясь, поднялся всадник — стройная девушка в сандалиях и подпоясанной тунике. Ее темные волосы падали на белые плечи, в глазах застыл ужас затравленного зверька. Она не смотрела ни на заросли тростника, окружающие небольшую прогалину, ни на синие воды, что плескались о низкий берег позади нее. Взгляд широко раскрытых глаз не отрывался от наездника, который пробился через стену тростника и спешился перед девушкой.

Это был высокий мужчина, худощавый, но крепкий как сталь. С головы до ног его прикрывала легкая посеребренная кольчуга, она облегала гибкое тело, как перчатка. Из-под куполообразного шлема, украшенного золотом, на девушку насмешливо взирали карие глаза.

— Отойди! — Ее голос звенел от страха. — Не прикасайся ко мне, шах Амурас, не то я брошусь в воду и утону!

Он рассмеялся — эти звуки напоминали шелест меча, выскальзывающего из шелковых ножен.

— О нет, Оливия, дочь недоразумения, ты не утонешь, Здесь, слишком мелко, я успею схватить тебя прежде, чем доберешься до глубокого места. Видят боги, это была нелегкая охота — охота на человека, и все мои люди остались далеко позади. Но к западу от Вилайета нет скакуна, которому по силам уйти от Ирема. — Он кивнул в сторону высокого, тонконогого степного коня.

— Отпусти меня! — взмолилась девушка, и слезы покатились по ее щекам. — Разве я мало страдала? Разве есть на свете унижения и пытки, которым ты меня не подвергал? Сколь долго еще мне мучиться?

— До тех пор, пока мне не наскучат твои слезы, мольбы, стоны и корчи, — ответил он с улыбкой, которая человеку, не знающему его, могла показаться чарующей. — Оливия, ты на удивление мужественна. Мне хочется узнать, надоешь ли ты мне когда-нибудь, как надоедали все женщины до тебя. Что бы я ни делал с тобой, ты остаешься свежа и незапятнанна. Каждый день, проведенный в твоем обществе, дарит мне новые радости. Иди сюда, пора возвращаться в Акит, где народ все еще празднует победу над жалкими козаками, пока их победитель гоняется за негодницей-беглянкой!

— Нет! — Она отшатнулась и повернулась к воде, плещущей под ковром тростника.

— Да! — Неприкрытая ярость была как искра, высеченная из огнива. С тигриным проворством он настиг девушку, поймал ее руку и заламывал — жестокость ради жестокости, — пока Оливия не упала на колени, крича от боли.

— Дрянь! Надо бы привязать тебя к хвосту коня, чтобы бежала до самого Акита, но я милосерден. Поедешь на луке моего седла. Смиренно благодари за эту милость, не то…

Он ахнул от неожиданности, отпустил Оливию, схватился за саблю и прыгнул в сторону, когда из зарослей тростника с нечленораздельным яростным воплем выскочило жуткое существо.

Лежа на земле, Оливия увидела незнакомца и сразу приняла его за дикаря или безумца. Дикарь был мощного телосложения, наг, если не считать набедренной повязки в пятнах крови и высохшего ила. Его черные волосы слиплись от крови и тины, тело было сплошь в грязи, а длинный прямой меч, который он держал в правой руке, тоже покрыт запекшейся кровью. Под беспорядочно спадавшими на лоб волосами сверкало синее пламя налитых кровью глаз.

— Гирканский пес! — с варварским акцентом процедил сквозь зубы незнакомец, — Не иначе демоны мести привели тебя сюда!

— Козак! — отпрянув, воскликнул шах Амурас. — А я и не знал, что кому-то из вас, псов, удалось сбежать! Я думал, что все вы легли костьми в степи у реки Ильбарс.

— Все легли, кроме меня, будь ты проклят! — крикнул варвар, — О, как я мечтал об этой встрече, когда полз на брюхе по зарослям колючек, когда лежал под камнями, а муравьи жрали меня заживо, когда захлебывался болотной грязью! О боги ада, как я ждал этого мига!

Кровожадную радость незнакомца невозможно было описать. Его зубы скрипели, желваки перекатывались, на почерневших губах выступила пена.

— Не подходи! — рявкнул Амурас, следя за ним сузившимися глазами.

— Ха! — Этот возглас напоминал рык дикого волка, — Шах Амурас, великий правитель Акита! Не передать, до чего же я рад видеть того, кто скормил моих товарищей стервятникам, того, кто разрывал их дикими конями, того, кто выкалывал им глаза, заживо сдирал с них кожу. Ах ты пес! Грязный пес! — Его слова перешли в нечленораздельный вопль, и он бросился на шаха.

Выглядел этот безумец, или дикарь, поистине устрашающе, и все-таки Оливия ждала, что он упадет при первом же скрещении мечей. И правда, что он, нагой, может сделать защищенному кольчугой повелителю Акита?

Клинки блеснули и разлетелись, будто и вовсе не касались друг друга. Затем меч промелькнул быстрее сабли и с ужасающей силой опустился на плечо шаха Амураса. Оливия вскрикнула — столь яростен был этот удар. Она явственно различила скрежет кольчуги и хруст костей. Гирканец отшатнулся, вмиг его лицо приобрело пепельный цвет, из-под кольчуги потекла кровь. Сабля выпала из руки.

— Пощады, — хрипло прошептал он.

— Пощады? — Голос незнакомца дрожал от бешенства. — А ты, свинья, пощадил моих друзей?!

Оливия закрыла глаза. Это была уже не битва, а кровавая расправа, безумная и яростная, вдохновляемая ненавистью и бешенством, — безжалостная кара за пытки и бессмысленные убийства. Хотя Оливия и знала, что шах Амурас не услуживает сострадания ни одного живого существа, она закрыла глаза и зажала ладонями уши. Она не могла смотреть на этот поднимающийся и опускающийся меч, не могла слышать отвратительного хруста, с каким он вонзался в поверженного врага, и захлебывающиеся крики, которые становились все тише и наконец прекратились.