Terra Insapiens. Дороги (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович

Андрон с Артуром и с Паскалем рискнули выйти во двор, но прогулявшись по сугробам десять минут, замёрзли и вернулись в комнату.

За шахматной доской Адам что-то объяснял Шуту.

— За что в Древнем Риме преследовали и казнили христиан? — за мятежи, за неповиновение властям? Нет — их преследовали за безбожие. За то самое, за что ещё раньше осудили Сократа, а позднее те же христиане сожгут Джордано Бруно — за безбожие… Какой-то бродяга, казнённый на кресте во времена Тиберия, не мог в глазах римлян быть Богом и даже сыном Божьим. Это был нонсенс. Нужны были столетия, чтобы эта мысль улеглась в голове.

— Что это вы так горячо обсуждаете? — поинтересовался Артур.

— Я пытался выяснить у Адама — во что он верует? — сказал Шут. — Но он как-то ловко ушёл от ответа, рассказывая мне — во что он не верует. Мы заговорили про историю религии, и, в частности, христианства.

— У нас был единственный специалист по религии, правда, весьма оригинальный, но он уже нас покинул, — сказал Паскаль.

— Жаль, что с нами нет Мессии, — согласился Артур. — Я могу сказать своё мнение. Религия есть мост между земным и небесным, между смертным и вечным. Религия есть поиск опоры в этом мире, где не на что опереться — всё рассыпается в прах. В этом её огромное значение, которое в большинстве случаев покрывает все её минусы: догматизм, противоречие здравому смыслу, нетерпимость… Сколько бы ни научился жить человек, этот мир всегда для него останется временным домом. Вот где главная наша трагедия. Мы в этом мире временные. Я бы даже сказал — кратковременные.

— Человек вспоминает о Боге, когда ему плохо, — покачал головой Шут. — Тогда он приходит в церковь и ставит свечу… А когда ему совсем плохо, — добавил он. — Он ставит одну свечу архангелу Михаилу, а другую — его дракону.

— Так красиво рассуждаешь о религии, — обратился Шут к Артуру. — Я бы так не сумел. Почему же ты не веришь в Бога?

Артур смутился и растерянно стал подбирать слова, но Паскаль его опередил.

— Я не верю в Бога по той же причине, по которой не верю в Санта Клауса, — сказал он. — Это детские сказки человечества. Всем пора повзрослеть.

— Кто такой — святой Клаус? — Шут вопросительно посмотрел на Артура. Но ответил опять Паскаль.

— Это чудик такой — лазил по крышам и подкидывал в печную трубу детям подарки на Рождество.

— И почему ты в него не веришь?

— Потому что в моём доме трубы не было, а подарки под ёлку подкладывали мои родители.

Артур ушёл с Ньютоном в подвал, чтобы помочь ему на кухне с обедом. Разговор о религии у них продолжился там.

— Все религии можно рассматривать, как ветви одного дерева, — говорил Ньютон. — Есть среди них большие, цветущие ветви, есть и засохшие веточки, но все они происходят от одного корня, все они тянутся к небу… Чем меня не устраивает христианство? Это бегство из этого мира. Бегство в придуманный мир иной… А потом меня всегда раздражала религиозная нетерпимость. Кто-то едко заметил: «невозможно надеяться на рай одной религии, не рискуя попасть в ад всех других».

— Мне не нравится Рай, мне по душе нирвана, — продолжал Ньютон, помешивая кашу в котле. — Кажется, я понял — что такое нирвана. Это лёгкая смерть, это смерть без страха.

— Вы стали буддистом? — улыбнулся Артур.

— Почему нет? — улыбнувшись в ответ, спросил Ньютон. — Быть буддистом — это не значит верить в белого слона с шестью бивнями и тридцать три неба. Основную суть буддизма можно выразить одной формулой: преодоление страданий путём отказа от желаний.

— Буддизм — религия разочарованных принцев, — шутливо сказал Артур.

— Ну, до принца мне далеко, — заметил Ньютон, — поэтому я выбираю атеизм.

— Атеизм возвращает человеку свободу, но отнимает силу, которой наделяла его вера, — сказал Артур.

— Учёный или философ — должен быть нерелигиозным человеком, — убеждённо сказал Ньютон. — Религиозный человек несвободен в своём мышлении.

— Жизнь такая сложная, — возразил Артур. — Она не приемлет категорических утверждений.

— Жизнь… — проговорил Ньютон, задумавшись на мгновенье. — Жизнь — это зал ожидания… Здесь все чего-то ждут… Ждут смерти — и называют это жизнью. Ждут любви — стоя друг к другу спиной и глядя в разные стороны. Ждут чуда — не понимая, что самое чудесное уже всем дано… Поэт ждёт вдохновения, рыбак ждёт клёва, замёрзшая дамочка ждёт трамвая… Ждут второго пришествия — а что они будут делать потом? — ждать третьего? Если не хватило одного, не хватит и двух… Жизнь — это зал ожидания.

Пообедав со всеми, Шут засобирался обратно в Кардерлин. Артур взялся его проводить.

— Хочется проехаться по снегу. Моя Звёздочка застоялась и замёрзла.

— Только оденься потеплей, — предупредил Шут. — Морозец кусачий.

— Я заходил сейчас на конюшню, — сказал Артур, — и не увидел там вашей лошади.

— Я оставил её у Бедрайона. Он за ней присматривает. На твоей лошади мы доедем вдвоём до деревни. А потом поскачем в Кардерлин.

Они доехали до деревни наугад, ориентируясь по памяти. Все знакомые тропы замело снегом. Шут забрал свою лошадь, Артур угостил девчонок конфетами, и они отправились в путь по заснеженной деревенской дороге. Мороз пощипывал уши. Артур натянул вязаную шапку пониже. Шут нахлобучил на голову шляпу, а лицо укутал снизу платком, и стал похож на разбойника с большой дороги. Не хватало только двух пистолетов за поясом.

Они мчались галопом, снег летел из-под копыт вместе с замёрзшей грязью. Проскочив поворот в монастырь, что лежал на полпути до Кардерлина, поскакали дальше. Уже через полчаса увидели первые дома на окраине, и скоро доехали до центральной площади. Спешились с коней и зашли в корчму.

— Глоток хорошего вина — это то, что нам сейчас надо! — сказал Шут.

— Мы доехали до Кардерлина за полтора часа, — сказал Артур. — Летом я на это тратил в два раза больше времени.

— Летом ты ехал шагом, а в такой мороз согревает только галоп.

Они уселись за стол, и хозяин корчмы принёс им вина, поклонившись Шуту. Кроме них в корчме сидели всего два местных жителя, обсуждавших за кружкой вина мировую политику.

— Мавры больше не сунутся! — утверждал тот, что постарше. — Они помнят, как Мартелл их разбил в битве при Пуатье, а Шарлемань основал испанскую марку. Пусть сидят за своими горами и нос не высовывают!

— А забыл, что Барселону мавры захватили, что собор Святого Иакова сожгли? — горячился второй. — Вот теперь и на нас попрут. Альмансур — грозный воин.

— Был, да весь вышел, — не соглашался первый. — Ему уже за шестьдесят — одной ногой в могиле стоит. Какой из него вояка?

Послушав разговор, Артур с улыбкой кивнул на спорщиков.

— Я вижу, что жизнь у вас бурлит не хуже, чем в наши времена.

— Бурлит, бурлит… — усмехнулся Шут. — Я не помню мирных времён. У нас нет храма Януса, но, если б он был, его двери всегда были бы нараспашку.

— Да и в римской империи его двери запирались не часто, — заметил Артур. — Не живётся людям мирно.

— У вас тоже воюют?

— Воюют, — грустно подтвердил Артур. — Не так часто, но войны жестокие… У вас более честные войны — один на один. Побеждает тот, кто сильней и умней. А у нас один человек, нажав пальчиком кнопку, может убить миллионы людей.

— Это как это? — поразился Шут, но Артур только махнул рукой.

— Научный прогресс… Наука — слепая сила. Может спасти человечество, может его уничтожить.

Посидев полчаса и согревшись, Артур с Шутом вышли на непривычно пустую площадь. Торговые ряды были разобраны, остались только какие-то кучки мусора, занесённые снегом.

— Пойдём в дом Петра, я сейчас там проживаю. В графский замок вернуться не могу. Виконт думает, что я вас сторожу.

Петра они дома не застали, открыла им его сестра Мартина. Быстро накрыла на стол и угостила их горячей овсяной кашей.

— Что вы лошади что ли? — овёс едите, — проявил недовольство Шут.

— Пшеница кончилась, — ответила Мартина. — Десять раз говорила Петру летом — купи побольше! Этот вахлак ничего не слышит. А зимой пшеница дорогая.