Том (5). Льды возвращаются - Александр Казанцев

У босса всегда был размах в работе. Он возобновлял выпуск газет и поручил мне завещание астронома.

На беду тяжело заболел Том. Грипп в своей новой, не поддающейся лечению форме вечно приходит после каких-нибудь бед и несет беду еще большую… Скопление безработных, беспросветность и голодные походы – все это способствовало появлению новой эпидемии. Люди валились как кегли после удачного удара и умирали как мухи поздней осенью.

Том схватил проклятую заразу, глазея на дурацкий свадебный кортеж. Не помогали ни антибиотики, ни патентованные средства… Мальчику было худо. Он лежал на моей постели в спальне, исхудавший, совсем маленький, какой-то сморщенный, и покорно смотрел провалившимися взрослыми глазами…

Сердце у меня разрывалось. Я рассказывал ему сказки и… даже про завещание астронома Минуэлла.

Отец зашел посидеть около больного.

– Никогда не принимал всерьез звездочетов, – глубокомысленно сказал он. – Может быть, морякам и надо знать расположение звезд, да и то лишь самых крупных, которые видны простым глазом. Я человек практический. Выращиваю кукурузу. Другой делает автомобили, третий должен лечить вот таких мальчуганов… Зачем нам далекие звезды?

– Нужно же знать, отчего они горят, – сказал я, сдерживаясь. – Мистер Минуэлл занимался нашим Солнцем.

– Делать ему было нечего, – проворчал старик. – Что оно? Погаснет, что ли?

– Нет, дедушка, – вмешался Том, двигая спекшимися губами. – Солнце не погаснет, оно разгорится, станет белым карликом…

– А-а, сказки про белого карлика…

Отец поднялся, чтобы уйти, но остался.

А я рассказывал мальчику, что звезды проходят фазы развития и могут превращаться в белых карликов, когда их вещество так сжимается, что квадратный дюйм его будет весить больше любого небоскреба.

Старик крякнул, махнул рукой, но так и не ушел. Он, конечно, не понял, что сжавшееся вещество звезды представляет собой лишь ядра атомов, утративших оболочку, слипшихся в одно исполинское ядро какого-то немыслимого космического элемента.

– И когда Солнце сожмется в белый карлик, – продолжал я, – то так ярко вспыхнет, что сожжет все живое в околосолнечном пространстве.

– Постой, постой! – забеспокоился старый фермер. – А Земля как же? Что же у нас, засуха, что ли, будет?

– Если б засуха! – усмехнулся я. – Я пишу сейчас очерк, посвященный завещанию Минуэлла, и назвал его «Тысяча один градус по Фаренгейту».

Старик свистнул.

– Я понимаю: тысяча один градус, тысяча одна ночь… Сказки для больного… А читатели вашей газеты тоже больные? – строго спросил он.

– Это же не сказка, отец! Это открытие ученых.

– Веселенькое открытие. Будь моя воля, я ввел бы средневековый костер как высшую премию за такие открытия ученых.

Я покосился на старика. Поистине устами простаков глаголет истина! Вчера – ядерный взрыв, сегодня – антиядерный, завтра – «сковородка белого карлика»…

– После нас – хоть потоп, после нас – хоть космическое пекло. Не так ли сказал бы теперь веселый французский король?

– Вся беда, отец, в том, что Минуэлл предупреждает: это будет не после нас, а при нас…

– Как так – при нас? – изумился старый Бредли.

– По Минуэллу, катастрофа будет в двадцать первом столетии.

Глаза у Тома блестели. Недаром мальчишка с таким восторгом привык смотреть гангстерские фильмы.

– Ух, как здорово! – сказал он. – Вот бы посмотреть, что получится тогда в Нью-Йорке… при тысяче одном градусе!

– Будет как в горне у кузнеца. Могу тебе это показать, – пообещал я.

– Не знаю, у кого из вас температура сто один градус: у мальчика или у журналиста? – проворчал старик.

На самом деле у мальчика была температура сто два градуса, а у меня, у отца, у мистера Джорджа Никсона – девяносто восемь, так же как у всех европейцев – 36,6 по Цельсию. Возможно, мистер Джордж Никсон рассчитывал несколько повысить температуру у живущих на Земле и решил сопроводить мой очерк о завещании Минуэлла «документом из будущего». Чтобы его изготовить, он предоставил в мое распоряжение лучших фотографов, фотомонтажеров и мастеров комбинированной съемки… нашел бы и фальшивомонетчиков, если бы понадобилось.

Фотомонтаж получился на славу. Я показал отцу и Тому. Вошла Джен и, ахая, тоже рассматривала фото.

Так будет выглядеть Нью-Йорк с птичьего полета, когда на Земле не останется птиц…

Нью-Йорк можно было узнать. Многие небоскребы остались стоять, образуя знакомые улицы. Но город был расположен не на берегу океана, а словно на горе. Остров Манхеттен выглядел как скала начинающегося горного плато, разрезанного ущельем высохшего Хедсон-ривера.

Бруклинский мост провалился, его мягкие остатки валялись на дне каньона. Так же выглядел и мост Вашингтона на бывшем дне Хедсон-ривера. Он словно был сделан из воска, который нагрели до ста двух градусов, до температуры Тома.

Да, все железное после вспышки Солнца, по Минуэллу, размякнет, осядет, потеряв всякую прочность. Железные башни сникнут, завернутся, искривятся…

– Спаси нас, всевышний! – сказала Джен. – Что же будет с людьми?

– Видишь ли, сестрица, – сказал я, – в нас свыше восьмидесяти процентов воды. Вода испарится. На Земле останется много сухих корочек…

Джен ахнула и убежала на кухню, боясь, как бы бифштексы не превратились в сухие корочки.

Отец презрительно морщился. Том жадно разглядывал фотографию. Нельзя было предположить, что она не снята с натуры.

Что ж, немало людей, узнав о завещании Минуэлла, будут презрительно фыркать, как мой старик. Пожалуй, большинство, подобно сестрице Джен, искренне ужаснутся грядущему и тотчас забудут об этом в повседневных заботах. Ну а двойники моего Тома всех возрастов захлебнутся от смеси восторга и страха…

Газеты раскупались как никогда…

Из них можно было узнать, что мистер Ральф Рипплайн скупил у правительства все межконтинентальные ракеты, как не имеющие в современных условиях практического военного значения. (Обычная в нашем мире дешевая распродажа!) Правительственные заказы на ракеты в связи с новым спросом были восстановлены. Вновь заработали заводы, а вместе с ними словно проснулось от спячки и множество фирм-банкротов или почти банкротов. Рабочие вернулись к станкам. Убавилось людей на панелях, сократились очереди за бобовой похлебкой. Акции на бирже начали даже подниматься. Биржевики перестали кидаться на рельсы подземки.

Газеты славили Рипплайна, который после великосветского скандала снова стал сенсацией номер один. В это время и состоялся помпезный запуск к Солнцу ракетной армады.