Колодец пророков - Юрий Козлов

Августу преследовал навязчивый кошмар. Она смотрела на Епифанию — живую, красивую, энергичную с летящей на плечи черной кавалерийской лавой волос, — а видела почему-то ее отрезанную голову, лежащую с высунутым языком между своих раскинутых ног. Августа смотрела на Епифанию и чувствовала, как сухая морозная судорога сводит бедра.

Она перестала допускать до себя Епифанию.

К этому времени Августа уже отдавала себе отчет, что является частью силы, которой определено повелевать миром. Она была достаточно начитанна, чтобы иметь представление, что это за сила. Собственно, это не являлось тайной для человечества. Суть и смысл предстоящего были неоднократно предсказаны и описаны. Но это являлось так называемой тайной бытия. Все знали, что именно должно произойти, но не знали, когда именно и как именно. А потому делали вид, что верить в это — предрассудок. Во все века любимым занятием образованных людей и простецов было прятать, подобно страусам, головы в песок.

Аналогом тайны бытия на молекулярном — человеческом — уровне являлась смерть, о которой, как известно, думать никому не нравится, а если и нравится, то не о своей и тем более не о близкой своей смерти.

Как и о близком пришествии силы, которой назначено повелевать миром.

На страже знаний о предстоящем — в научных залах библиотек, музеях и закрытых архивах — в основном находились люди, которым Августе не надо было ничего объяснять. Ее пропускали всюду и немедленно предоставляли все имеющиеся в наличии материалы по интересующему ее вопросу. Что было невозможно получить в России, она без труда получала через Интернет. При МГУ, куда Августа собиралась поступать на философский факультет, уже несколько лет действовал интернет-центр. Старшей там была пожилая испанка по имени Пилар. Она оборудовала для Августы отдельную комнату, где ее никто не беспокоил. Когда Августа наведывалась в интернет-центр, Пилар опускалась перед ней на колени и целовала ей руку.

Августа стремилась осмыслить человеческие представления о предстоящем неизбежном. Чем основательнее она знакомилась с разрозненными и систематизированными, популярными и научными теоретическими трудами, хрониками, художественными произведениями и документальными фактологическими изложениями, тем очевиднее ей становились провалы и несоответствия в человеческом понимании грядущего неизбежного. Люди не понимали самой по природы, а потому трактовали все на свой человеческий (изначально ошибочный) манер.

Так, к примеру, они рассматривали идущую к власти над миром силу как стопроцентное — абсолютное, законченное — зло.

Между тем Августа доподлинно знала, что это не так.

…В ту весну Москва казалась по вечерам пустынной и тихой. В городе появился маньяк, насилующий и убивающий молоденьких девушек. Счет жертвам перевалил за два десятка.

Августа возвращалась по Кутузовскому проспекту домой из кафе «Baskin Robbins», где ее и Епифанию щедро угощал разноцветным мороженым и фруктами, поил шампанским черный как ночь одноногий негр-леопард, торгующий белым как снег кокаином. Он был очень грустен в тот вечер и много говорил о китайцах, которые окутывают Москву, как смог. Другим (видимо, он имел в виду нигерийцев) нечем дышать.

— Но ведь верная леопардовая лапа по-прежнему при тебе, — помнится, подбодрила симпатичного африканца Августа.

— Китайцы оторвут леопардовую лапу и засунут мне в задницу, — грустно улыбнулся одноногий друг Епифании. — Ты не представляешь себе, что это за люди. Это не те китайцы, которых вы знаете. Это новые — коричневые, специально обученные китайцы. Может, они даже не китайцы.

Он непременно хотел довезти Августу до подъезда на своем лиловом (в цвет кожи?) «линкольне», но Августа отказалась, пошла пешком.

Молодой человек в светлом костюме догнал ее около большого, отделанного мясным мрамором овощного магазина, именуемого в народе «мавзолеем». Он был красив, уверен в себе. У него было открытое хорошее лицо. От него как бы летела по воздуху волна обаяния. Волна накрыла Августу с головой. У нее закружилась голова. Она вынырнула, но уже идущая под руку с молодым человеком в светлом костюме. Краем сознания она понимала, что это мнимое, смертельно опасное обаяние, но внезапно вспыхнувшая симпатия, почти что любовь с первого взгляда, к молодому человеку определенно побеждала осторожность и естественный в таких случаях страх.

Августа была готова идти с ним куда угодно.

Она вдруг обратила внимание, что ноздри молодого человека едва заметно трепещут. Он как будто незаметно обнюхивал ее. Она ответила ему тем же и быстро (шестым чувством?) вычислила, что в основе немыслимого обаяния молодого человека лежит исходящий от него запах. Стоило Августе ценой неимоверных усилий отвлечься от этого как бы не существующего, но совершенно точно существующего запаха (или чего-то другого, для обозначения чего в русском языке еще не было слов), окутывающего ее как смог Москву, она немедленно замечала, что у молодого человека скверный скошенный (как срезанный ножом) подбородок, серые истонченные, прокуренные и нелеченые зубы, неровная, как розовые с тиснением обои, кожа на лице. И не таким молодым вдруг представал этот человек.

Но он, как выяснялось, мог (как сантехник напор воды в системе) регулировать силу исходящей волны и пока что играл с Августой далеко не на пределе своих возможностей.

Они же были воистину безграничными.

На Августу обрушился настоящий каскад образов: принц в серебристом костюме, как в блистающей чешуе; нежнейший сказочный эльф с трепещущими за спиной радужными крыльями; голливудский актер с благородной сединой и искренним честным взглядом; наконец, какой-то и вовсе сверхчеловек, как будто выбравшийся из холодильника — с длинными ногтями, покрытыми перламутровым лаком, белоснежными до плеч локонами, голубыми, как космическая сталь, глазами. У Августы закружилась голова. Она была готова отдаться странному — из комиксов или мультфильмов — существу прямо на проспекте.

Августа сама не заметила, как пропахший мочой, в черной свастике, эсэсовских молниях лифт вознес их на чердак. Должно быть, здесь собирались, оставляя граффити, поклонники скомпрометировавшего себя в истории германского Третьего рейха.

Ее спутник запер дверь на ключ. По полу чердака, как толстые черные змеи, ползли, переплетаясь и расплетаясь, залитые в битум трубы. Здесь были круглые, как иллюминаторы, окна, как если бы чердак был германским линкором или цеппелином. Сквозь них внутрь проникали (тоже похожие на трубы) потоки лунного света. Сухой пыльный воздух на чердаке был поделен трубами-лучами на светящиеся и темные параллелепипеды.

Августа отчетливо уловила в душащей ее волне обаяния составляющую кошмарного насильственного совокупления, свежей и свертывающейся крови, расчленяемой и разлагающейся плоти — одним словом, составляющую боли, страха, смерти и тлена. По ее красивым сильным ногам прошла дрожь. Ноги стали как из пластилина. Она ощутила в поделенном на светящиеся и темные параллелепипеды воздухе концентрацию зла, совершенно недопустимую для человеческого мира. Августа почувствовала себя одинокой и оставленной на пыльном чердаке-корабле или цеппелине, плывущем по холодному темному небу, равнодушно заглядывающему в окна-иллюминаторы. Из чего следовало, что под небом творились и более жуткие вещи. Природа силы, с которой ей в данный момент пришлось столкнуться, была неизмеримо низменнее и примитивнее, нежели ее собственная сила, но в этом месте, в этот час чужая сила была сильнее.

Молодой человек вдруг отпрянул от Августы, внимательно посмотрел, как если бы увидел впервые. Волна обаяния смешалась, разбилась о невидимый волнолом, разлетелась по увитому толстыми черными змеями полу клочьями тошнотворной пены.

Мгновение они смотрели в глаза друг другу. Августа увидела перед собой холоднокровное чешуйчатое, вставшее на жало-хвост отродье с плоской, как блин, головой, мертвыми ледяными глазами. Августа отпрянула, прижалась к стене. В этом месте сухая штукатурка была проломлена. Больше всего на свете Августе хотелось уйти в пролом. Грядущая власть над миром была ничто в сравнении с этим чисто человеческим желанием. Но это было невозможно. Слишком мала была дырка. Пролезть в нее могла разве лишь кошка. Питающемуся живой кровью и разложившейся плотью отродью, похоже, не было ни малейшего дела до изменяющих сущность мира предначертаний. «Большое гибнет в малом, а общее в частном», — вспомнилась Августе формула самоуничтожения зла, выведенная в 1247 году монахом Корнелиусом.

Ей не хотелось самоуничтожаться в малом и частном.

Вероятно, и молодой человек в светлом костюме увидел Августу в ином образе. В его взгляде появилась растерянность. Августа буквально влипла спиной в стенку, вжалась затылком в пролом, закрывая путь к бегству неведомой кошке, превратиться в которую в данный момент мечтала сильнее всего на свете.