Времена Хрущева. В людях, фактах и мифах - Виталий Дымарский

Хрущев быстро стал многих раздражать, тем более, что все помнили, как он себя вел при Сталине: он был рубаха-парень, весельчак и хохотун. Теперь он стал хозяином, начал всем хамить, кидать указания, перетягивать на себя все возможные полномочия.

По сути, как бы ни пытались вводить в стране коллективное руководство, вся советская система была заточена на единовластие. Позже, когда меняли уже Хрущева, очередное руководство пришло к власти тоже под лозунгом коллективности. И сначала руководителей действительно было трое – Брежнев, Подгорный и Косыгин. А потом все равно все закончилось единоначалием.

Придя к власти, Хрущев начал постепенно формировать тот партийный аппарат, какой хотел видеть. В 1953 году Маленков выступал с большим докладом перед партийным активом и критиковал бюрократию. Говорил, что в стране бюрократы обнаглели, народ живет очень плохо, люди жалуются, и так далее. Секретари обкомов испугались, что их, как в 1937 году, начнут за любую ошибку расстреливать. Но Хрущев после доклада Маленкова добавил, что все сказанное было правильным, но нельзя забывать о том, что аппарат является опорой власти.

Еще одно обстоятельство надо отметить. Создание КГБ в 1954 году привело к двум важным вещам. Во-первых, у сотрудников спецслужб забрали функцию контроля над партийными органами. Теперь начальник управления КГБ в области не мог следить за секретарем обкома, что бы тот ни делал. И второе – у госбезопасности была отобрана функция тотального контроля над экономикой. К чему это привело? Начиная с 1957 года отношения в экономике попали в руки партийного аппарата и сразу же стали обрастать разными неформальными отношениями. Появились понятия блат, нужные люди, знакомства, по звонку достать, и так далее.

С другой стороны, Хрущев предпринял уже после попытки переворота 1957 года удивительный для партийного руководителя шаг: он расколол партию. Он ввел двойные – промышленные и сельскохозяйственные – отделы партии. Это фактически была попытка из одной партии создать две, хотя бы во избежание партийной монополии на местах. И хотя она была, возможно, одной из самых разумных реформ Хрущева, но настроила против него его главную опору – партаппарат, что в результате его и погубило.

Ведь в 1957 году, когда Хрущева пытались сместить первый раз, партия была на его стороне. На Президиуме ЦК КПСС председательствовал Булганин, и он предложил перевести Хрущева в министры сельского хозяйства, а пост первого секретаря вообще убрать. Жуков в ответ на заявление Булганина предложил объявить Хрущеву выговор, но оставить на посту. Судя по всему, у заговорщиков даже не было никакого плана, они явно не готовились к решительным действиям и не предъявили четких обвинений. Не было консолидированной позиции. Большинство членов Президиума выступили против Хрущева – не только Молотов, Маленков и Каганович, но и Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров, примкнувший к ним Шепилов и Брежнев, который, правда, на второй день неожиданно заболел и на заседании отсутствовал.

По воспоминаниям Шепилова, Микоян тоже если не участвовал напрямую в этом заговоре, то проявлял недовольство, так же как Фурцева и Жуков. Жуков и Серов были недовольны кампанией против Сталина, но в итоге они все же Хрущева поддержали, исходя из своих личных интересов. Также его поддержали первые секретари и руководители Украины и Узбекистана. Его поддержал Суслов, который и был его главной опорой. Поведение Брежнева осталось загадкой, ведь его интересы совпадали с интересами Хрущева. Вероятно, он просто испугался, что Хрущев проиграет.

После проведенного Пленума ЦК КПСС главными обвиняемыми стали Молотов, Маленков и Каганович. Ворошилов и Булганин продолжали занимать высокие посты: Ворошилов оставался Председателем Президиума Верховного Совета, а Булганин – Председателем Совета Министров. Хрущев их правильно оценил: на самом Пленуме они вели себя трусливо, поэтому были не опасны. Но главная причина заключалась даже не в этом. Снять одновременно все руководство и всех известных руководителей, привести им на смену никому не известных людей Хрущев не решился. Поэтому он вынужден был для начала ограничиться отставками трех первых заместителей.

Но с другой стороны, своих политических противников он, в отличие от Сталина, не репрессировал и уж тем более не расстреливал. Они все продолжали работать, хотя были понижены в должностях.

Маленкова, Председателя Совета Министров, недавнего второго человека в государстве, отправили в Усть-Каменогорск возглавлять электростанцию. Интересно, что Маленков закончил жизнь церковным чтецом. Кагановича отправили в Свердловскую область возглавлять трест. Молотова назначили послом в Монголию, после XXII съезда КПСС исключили из партии, но восстановили в 1984 году.

После снятия Хрущева линия на усиление партаппарата только окрепла. Отменили ротацию, и люди по двадцать лет стали возглавлять одни и те же области, превращаясь в маленьких князьков. Брежнев усилил всевластие партаппарата, и эта бесконтрольность привела к налаживанию неформальных связей, что в какой-то степени и погубило Советский Союз[49].

Писатели и власть

Анатолий Гладилин однажды назвал свое поколение творческих людей – писателей, поэтов, художников и бардов – детьми XX съезда. Имелось в виду движение, которое теперь принято называть шестидесятничеством.

Шестидесятничество – это, безусловно, порождение XX съезда и хрущевского времени в целом. 60-е годы – это годы самого расцвета «оттепели». Что же от этого времени осталось сегодня, какое наследие?

Первые изменения, которые происходили в литературе, были скорее похожи на признаки перемен. Так, в журнале «Юность» вышла первая вещь Анатолия Гладилина – «Хроника времен Виктора Подгурского». При советской власти в двадцать лет опубликоваться было совершенно немыслимо. Молодыми называли писателей, которым было лет за тридцать. Считалось, что писатель должен иметь жизненный опыт, желательно проработать в колхозе или на заводе, иметь трудовой стаж, познать жизнь – так это называлось. И публикация в «Юности» выглядела как чудо.

Таким же чудом было появление в «Новом мире» повести Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». В ней не было совершенно ничего антисоветского, но был новый взгляд, совершенно ясно дающий понять, что что-то меняется.

Тогда никто не говорил, что идет «оттепель». Было ощущение все время какой-то борьбы «наверху», что-то разрешали, потом запрещали. Тот же доклад Хрущева даже не был широко известен: простые люди, не члены партии или хотя бы актива комсомола узнавали о нем только из разговоров. Такой значимый, перевернувший весь мир доклад для жителей Советского Союза долго оставался всего лишь слухом. Но многие уже чувствовали какой-то испуг начальства. Причем не какого-то конкретного руководителя, а словно всего начальства целиком.

«Я думал, что поеду в Литву, устроюсь там моряком, поеду куда-нибудь за границу как матрос. Но мне написали такую комсомольскую характеристику, что никакой заграницы быть не могло. И вот сижу я в Вильнюсе… Что я умею делать вообще?

Из Литинститута я ушел, его не окончив, но можно было возвращаться и заканчивать, но как-то не хочется, и вообще я – уже писатель с каким-то именем. Вдруг мне звонят и говорят: «А не хотите ли вы, Анатолий Тихонович, пойти в „Московский комсомолец“ заведующим отделом литературы и искусства?» Я говорил потом, позже, когда мы уже стали знаменитыми… что если бы мне предложили стать министром культуры СССР, то это на меня не произвело такого впечатления, как произвело это предложение».

В «Московском комсомольце» надо было заниматься не только культурой. Заведующих отделами иногда посылали на важные собрания, где присутствовало партийное начальство. Партийные секретари общались с деятелями культуры пренебрежительно, даже с такими, как Тихон Хренников, который был лауреатом всех высших премий. Но через некоторое время эти партийные бонзы стали исчезать, и их места занимали куда более вежливые и корректные руководители. Шло изменение не только политики, но стиля руководства.

Но изменениям сопротивлялся и партийный аппарат, и те же писательские массы. Даже московское, наиболее прогрессивное отделение Союза писателей было и в основном просоветское и даже просталинское. Многих старых авторов жизнь научила помалкивать.

Еще там были старые консервативные писатели-классики типа Анатолия Софронова, которые возражали против любых изменений и которые сами требовали репрессий к инакомыслящим. После всем известной встречи партии и правительства с интеллигенцией, где Хрущев орал и стучал кулаком на Вознесенского и на Аксенова, было обыкновенное собрание в московском отделении Союза писателей, где выступал кто-то из старых консерваторов, в ранге секретаря, лауреат Сталинской премии, и чуть не плача говорил: «Что же происходит, товарищи? Партия ругает Аксенова, а его пускают за границу, он в Аргентину уехал». На самом деле Аксенов в Аргентину уехал по ошибке. Как он рассказывал потом в книге воспоминаний: один отдел не скоординировал свои действия с другим, и Аксенов почти случайно был утвержден как член делегации от Союза кинематографистов, вылетавшей в Аргентину.