Больно не будет - Анатолий Афанасьев

— Сергей, а ты чего так про директоршу говоришь, с какой-то злостью? Она чего?

— Стерва — и точка. Дьявол в юбке. Торговка. Ты ее, Гриня, особо остерегайся. Чего она тебе скажет, понимай наоборот. Она правды все равно никогда не скажет. Она воровка. У-у! Сколь она наворовала, нам с тобой за всю жизнь не пересчитать. Но не придерешься. Ревизии всякие, проверки — ей с гуся вода. Но если прижмет, если паленым запахнет, она, гадюка, все одно вывернется. Заместо себя кого-нибудь подставит. У нее на пожарный случай заранее люди готовы. Самые ее любимчики — это и есть обреченные жертвы. Уж как она за Ксеней Петровной ходила, чуть не удочерила. Где теперь Ксенька? Пять лет с конфискацией имущества. А Ксенька-то, одуванчик божий, может, и стащила-то на десять рублей. Да и то наверняка ее сама Светлана подбила.

— Откуда ты это знаешь?

— Про это все знают. И ОБХСС знает. Но к ней не подкопаешься. Я верно говорю, Петрович?

— Угу, — сквозь глубокий сон отозвался грузчик.

— Кого хошь посадит. Сегодня ты, а завтра я. Ты мне верь, какой мне толк тебе врать.

Как раз женщина, которой так побаивался Сережа, встретила их на пороге магазина. В умопомрачительных сапожках, в сверхмодной шубке, стройная, несмотря на полноту, она с интересом вглядывалась в них, подходящих. Но смотрела она на одного Новохатова. Это и в полумраке было видно, на кого она смотрит.

— Держись, браток, — негромко и трагически сказал Сережа таким тоном, будто увидел нацеленное на него пушечное жерло.

Неизвестно, зачем Светлана Спиридоновна очутилась на пороге, кого тут ждала, но Новохатова она задержала. Он остался с ней наедине. Только покупатели, входящие и выходящие, их изредка задевали.

— Успели поддать? — доброжелательно спросила директорша. Странно это «поддать» не вязалось с ее новым, некабинетным, шикарно-светским обликом. Новохатов мгновенно ощетинился. Не от этого круглоликого «поддать» и не от обращения снисходительно-игривого, может быть имеющего под собой какой-то тайный подтекст, какие-то планы насчет него лично, — это-то Новохатов умел схватывать на лету, — его разозлило другое: почему это после хорошего дня, когда он немного оттаял душой, его останавливает с полным вроде на то правом Торговка? Он был уверен, что Сережа во многом прав. Уж больно эта бабенка сытенькая, уж больно уверенно-лоснящаяся. И про правила приема на работу с какой невинно-насмешливой улыбочкой утром поминала, точно издеваясь и над правилами, и над Новохатовым. Вот сам этот факт, что такая женщина может его остановить на пороге мебельного магазина, и не по личной надобности, а по служебному положению, его взбесил. Мелочь, конечно, пустяк, прежнего Новохатова, женатого на красавице Кире, преуспевающего, он бы и не коснулся, миновал его сознание, но Новохатов был не прежний, и другое наступило время. Поэтому он сказал:

— Мы не в рабочее время пили, а в обеденный перерыв. Чувствуете разницу, Светлана Спиридоновна?

Светлана Спиридоновна почувствовала не разницу, а штришок издевки над собой. У нее было обостренное самолюбие, как у примадонны Большого театра.

— Тебя как зовут-то, я забыла?

— Григорий Петрович. Но можно просто — товарищ Новохатов. А вас как зовут?

Светлана Спиридоновна изучала его без раздражения. Он ей нравился. Он был привлекательным мужчиной, добычей. Такие мужчины входили в сферу ее интересов наряду с дубленками, хрусталем и коврами. Но она не всегда могла определить им цену. У нее были свои способы выяснения цены. Цену нового своего рабочего, который ей приглянулся, она приблизительно прикидывала и так и этак. С ней и раньше такое бывало. Часто бывало. Понравится какая-то вещь, причем с первого взгляда понравится, и желание обладать этой вещью овладевало всем ее существом с необоримой силой. Обыкновенно она так или иначе получала то, что хотела. Но в случае неудачи не очень расстраивалась. Она была по-своему очень умна и не требовала от жизни чрезмерных подачек. Ей хватало и тех, которые она получала или с ловкостью выхватывала из рук других. Она была не только умна, но и наблюдательна. О Новохатове ей было известно больше, чем он мог предположить. Как опытный психолог, еще утром в пятиминутной беседе она составила о нем довольно точное представление и угадала его тайное страдание, не преступление, а именно страдание. Его бледное, туманное лицо, сверкающий взгляд что-то забытое, давнее тронули в ее душе, и целый день она места себе не находила. Ей недавно навалило сорок лет, и желания ее были ненасытны.

— Можешь называть меня Светланой, — сказала она в ответ на дерзкий вопрос Новохатова, интимным, хрипловатым голосом, совсем неуместным на пороге мебельного магазина. — Ты не мог бы немного меня проводить?

— Куда проводить? — не понял Новохатов.

— Да вот просто по улице. Мне хотелось бы с тобой поговорить.

— О чем?

Светлана Спиридоновна почувствовала, что краснеет. Это было так непривычно ей, так дико, что она истомно ослабела.

— Женщина тебя просит, Гриша! Не директор — женщина. Как не стыдно! Ты же, насколько я понимаю, воспитанный молодой человек.

— Хорошо, — сказал Новохатов. — Подождите меня, я только переоденусь.

Не испытывая любопытства, он ругал себя за то, что согласился выполнить непонятный каприз торговой дамочки. Впрочем, какая разница, чем заниматься. До ночи далеко. Часам к восьми надо бы прийти домой и поужинать с Шурочкой. Шурочку, утешительницу скорбей, давно бы пора выпроводить. Зачем ей лишние огорчения? Но и это ему лень было сделать. Да и то, она не ребенок, знала, на что шла. «Равнодушие порождает жестокость», — признался себе Новохатов.

Сережа поинтересовался, зачем Новохатов понадобился «гадюке».

— Переспать со мной хочет, — холодно ответил Новохатов.

— Не вздумай! — предостерег Сережа, добрый человек. — Ты ей палец в рот положишь, руку откусит.

— Не положу, — сказал Новохатов.

Светлана Спиридоновна увидела Новохатова, когда он вышел из-за угла дома, высокий, чуть ссутулившийся, как от сильного ветра, и бабье в ней обмерло, насторожилось. «Мой, — подумала твердо. — Должен быть мой!»

— Ну что, Света, — сказал Новохатов, подойдя. — Куда прикажешь тебя вести?

— Куда хочешь.

— Я никуда не хочу.

— Тогда давай немного погуляем. Господи, такой сумасшедший сегодня был день. Мягкие кресла поступили, гэдээровские. Покупатели ошалели. То одно, то другое. Скандал за скандалом. А у нас, честно тебе скажу, такой народец работает, так и норовят схимичить.

— Очень интересно, — сказал Новохатов, зевнув. Они шли по безлюдной парковой аллее.

— У тебя что-то случилось, Гриша? — Светлана Спиридоновна спросила мягко, заботливо. — Что-нибудь на прежней службе, да?

— Жена от меня ушла, — сказал Новохатов. Он не должен был говорить этого ей, скверной, видимо, женщине, но ему было безразлично, кому это говорить. Эта фраза, навязшая у него в горле, как лейкопластырь, каждый раз, вытолкнутая, словно освобождала его на мгновение от боли, доставляла, услышанная самим, едкое удовлетворение. Он пользовался любым случаем ее произнести.

— Боже мой! — воскликнула Светлана Спиридоновна, повернулась к нему и взяла его руки в свои. — Я понимаю. Это ужасно. Ты, наверно, ее любил?

— Я и сейчас люблю, — сказал Новохатов. Женщина, стоящая перед ним, держащая его за руки, которые он не отнимал, светящаяся миловидным лицом, с участием заглядывающая ему в глаза, уже не казалась ему чудовищем.

Они пошли дальше, притихшие, задумчивые. Колкий, мелкий снежок падал с неба.

— Я тоже пережила такое, — сказала Светлана Спиридоновна. — И меня однажды покинул любимый человек. Да так подло. Он меня унизил. Я ему все отдавала, а он даже не предупредил. Я была молода и несмышлена. Это был такой удар — жить не хотелось. Столько лет прошло, и сейчас, как вспомню, на сердце холод. Вот эти снежинки на сердце. Я тебя так понимаю, Гриша!

— Спасибо! — Новохатов отдаленно устыдился своей откровенности.

— А я ведь сразу почувствовала что-то между нами родственное... Гриша, давай зайдем ко мне, я тут живу недалеко. Выпьем по чашечке кофе, поговорим. Иногда очень нужно выговориться. Это лучшее лекарство. Я старше, меня стесняться нечего. Пойдем? — В ее голосе звучало что-то мягкое, обволакивающее, похожее на тину. Новохатову даже почудилось, что говорит с ним не эта холеная женщина в шубке, а словно голос доносится откуда-то сбоку, из-за деревьев, и посылает его неведомый, таинственный друг.

— Вы разве одна живете?

— Одна. — Легкий, ненавязчивый всхлип. — А то с кем же? Давно одна, Гриша. Днем ничего, кручусь как белка в колесе, а вечерами бывает так пусто. Жуть! Включу телевизор, уткнусь в него, а что показывают — не понимаю. Плачу. Одиночество для женщины, тем более в моем возрасте, страшнее, чем для мужчины. Женщине обязательно нужно о ком-то заботиться, кому-то готовить еду, знать, что ее ждут, иначе она погибнет. Я не погибла — живу. Но это не жизнь, прозябание. Ты меня понимаешь?