Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов

квирной по-настоящему, нам нужна новая картография желаний и удовольствий, а не просто нарциссичное утверждение идентичностей.

Об этом же пишет Ив Кософски Седжвик в «Эпистемологии чулана», описывая разные критерии, по котором можно делить сексуальность, кроме полюсов гомо-гетеро: даже идентичные генитальные акты имеют разное значение для разных людей; для кого-то секс играет большую роль в самоопределении и жизни, а для кого-то малую; одни люди много думают о сексе, другие мало, одни любят частый секс, другие — почти им не занимаются; для некоторых людей секс — это акт глубокого эмоционального вовлечения, для других — нет, одни любят спонтанность, — другие, наоборот, предсказуемость; для одних сексуальность глубоко встроена в матрицу гендерного символизма и различий, для других это не имеет значения; для кого-то секс аутоэротичен, для других — нет; для кого-то их кинки и фетиши являются глубокой и длительной частью их идентичности, для других они изменчивы, — и так далее. Наконец, между всем этим Брайдотти говорит то, что прямо отвечает на мой вопрос выше: «Термин „сексуальное освобождение“ это оксюморон — не может быть никакого освобождения через сексуальность, по крайней мере, в нашей развитой капиталистической системе, где идентичность превращается в товар, выдаваемый за акт самовыражения и освобождения. В этой системе нет трансгрессии — только последовательные слои интеграции и ассимиляции в машину для получения прибыли».

Культуры несогласия

Отложим в сторону вопрос о глобальном освобождении и обратимся к программе минимум — хорошему взаимно удовлетворяющему сексу и снижению вреда и сексуального насилия. Одним из отзвуков движения #MeToo в России стала так называемая «культура согласия», противопоставленная «культуре насилия», по рельсам которой до сих пор едет значительная часть гетеро-секса и не только его. Известный слоган «нет значит нет», а затем и «да значит да», в определённых кругах стал поводом для шуток, абсурдных карикатур и разговоров о том, что «фемки убивают секс, уничтожая его спонтанность, теперь на любой чих надо получить согласие». Если коротко, основной принцип consent culture в том, что на любой секс от человека (из-за гендерного дисбаланса в случаях насилия речь идёт, как правило, о персонах с женской гендерной социализацией) нужно получить явное согласие, при этом человек не должен находиться в состоянии интоксикации и должен отдавать себе отчёт в том, что он говорит, а также может отозвать согласие в любой момент для прекращения процесса; молчание или отсутствие слова «нет» не означает согласие. Часто в ситуациях дисбаланса власти вроде учебных или рабочих мест, где речь идёт об инициировании секса со стороны начальника по отношению к подчинённому, даже ситуация аффирмативного согласия проблематизируется, поскольку секс не происходит в вакууме, он размещён в контексте властных отношений и часты случаи, когда люди соглашаются на секс из-за опасения последствий отказа, экономической зависимости, либо расценивая это как предложение карьерного продвижения, которое может не случиться в случае отказа. Люди, выступающие против культуры согласия, кричат, что это откат от великих завоеваний сексуальной революции. Но что на самом деле оставила нам сексуальная революция, кроме того, что мы рассмотрели выше? Ева Иллуз пишет, что «до тех пор, пока экономические институты и институты биологического воспроизводства в рамках гетеросексуальных семей узаконивают гендерное неравенство, сексуальная свобода будет бременем для женщин. В данных обстоятельствах следует обсудить вопрос о том, как сделать сексуальность областью поведения, управляемой одновременно и свободой, и этикой. Сексуальная революция, стремясь отбросить запреты и достичь равенства, по большому счету оставила этику вне сферы сексуальных отношений». Так или иначе, не хотелось бы расстраивать людей, только-только смирившихся со смертью секса или установивших iConsent или LegalFling, но дискуссия с 2018 года сдвинулась вперёд и даже культура согласия уже кажется недостаточной: есть опасения, что она только укрепляет проблему, которую была призвана решить.

Концепция сексуального согласия довольно простая, и она выполняет операцию, которую некоторые философы называют моральной, или дискурсивной, магией: то, что могло быть нарушением закона, произойди оно без согласия, становится взаимной радостью, когда происходит со взаимным согласием. В 70-е участницы женских освободительных движений в борьбе против культуры насилия продвинули слоган «нет значит нет», который, с одной стороны, призывал женщин чётко обозначать отказ от секса, но в большей степени обращался к мужчинам, которые разделяли маскулинный стереотип, что «нет значит да». У этого стереотипа своя сложная история (которая демонстрирует, что концепт согласия работал задолго до 70-х, только в особо перверсивной форме, чаще служа доказательством вины жертвы): до тех пор, пока внебрачный секс не был нормализован в обществе, считалось, что только падшая женщина согласится на секс вне брака; для «приличной» женщины говорить «нет» насилию — значило сопротивляться, рискуя жизнью и здоровьем: если женщина не обломала ногти и зубы об насильника и вообще нет следов борьбы, до первой трети 20 века точно считалось, что насилия не было; как показывают рассказы жертв насилия, в России сегодня многие полицейские, даже в центральных районах страны, до сих пор думают так же. А те женщины, которые жили в браке, вообще по закону не могли являться жертвами насилия, потому что 1) в семье главенствовал муж и его потребности, 2) сексуальность женщины считалась принимающей (в любое время, когда муж захочет). Так вот — когда внебрачный женский секс начал нормализоваться, считалось, что «женщины ломаются» — говоря «нет» имеют в виду «да», потому что сказать «да» напрямую для них непристойно (я уверен, что каждый из читающих это знает лично или точно встречал в интернете мужчин даже не старше сорока, которые до сих пор так считают). «Нет значит нет» был первым слоганом культуры согласия, и уже в 1980 году феминистка Кэрол Пейтмен написала статью Woman and Consent[170], обозначив уязвимые стороны этой идеологии. Пройдя через этап «про-секс феминизма», который призывал женщин просто брать жизнь и сексуальность в свои руки, к началу десятых фраза «нет значит нет» стала сменяться так называемым утвердительным согласием (affirmative consent) — «да значит да»; совсем скоро в дискуссиях пришли к выводу, что необходимо скорее «Да!», чем просто «да». Культура согласия стала внедряться в законные акты американских штатов и некоторых других стран.

Согласие — очень важный концепт для либеральной демократии. Он основывается на предположении, что две или более равноправных стороны по взаимной договорённости дают друг другу согласие и заключают определённый контракт или совершают определённые действия. Ложась на сексуальную сферу, концепт согласия даёт фантастическое обещание: отделить добровольный секс от изнасилования. Проблема в том, что реальность отношений между людьми устроена так, что это обещание