Дикие карты - Говард Уолдроп

— Нет, нет, прошу вас… не надо. Оставьте меня в покое.

Женщина, словно пытаясь защититься, обняла себя за плечи и принялась раскачиваться взад-вперед.

— Тогда назовите мне их имена!

— Ладно… Ладно…

Рэнкин отодвинулся от микрофона, и кончик его ручки начал выстукивать по блокноту негромкий довольный мотив.

— Это Кройд…

Для Тахиона время замедлилось, растянулось, почти застыло. Между ним и Блайз все еще оставалось несколько рядов, и в этот нескончаемо долгий миг он принял решение. Его разум ударил и пригвоздил ее, точно булавка — бабочку. Женщина задохнулась на полуслове и забавно булькнула. Под его нажимом все сооружение ее разума распалось на куски, и Блайз кувырком полетела куда-то в дальний темный закоулок души. Вырвавшись на свободу, остальные семеро впали в настоящее неистовство. Хохоча, поучая друг друга, задираясь и разглагольствуя, они наперегонки пытались овладеть ее нервной системой, и тело несчастной дергалось, точно она была обезумевшей куклой. Из нее извергались потоки слов: формулы, лекции на немецком языке, нескончаемые споры между Теллером и Оппенгеймером, предвыборные речи и бессвязные обрывки фраз на такисианском языке, сливавшиеся в чудовищную мешанину.

Расшвыривая в стороны стулья и людей, Тахион прорвался к своей возлюбленной и прижал ее к себе. В зале поднялся невообразимый гам: председатель Вуд колотил молотком, репортеры перекрикивались и толкались, но все перекрывал безумный монолог Блайз. Он снова потянулся к ней сокрушительной силой своего разума и погрузил ее в забытье. Женщина обмякла в его руках, и в зале наступила зловещая тишина.

— Полагаю, комитет не имеет дальнейших вопросов к свидетельнице? — проскрежетал он, и его ненависть обрушилась на них почти осязаемой волной.

Все девятеро неловко заерзали, потом Никсон едва слышно пробормотал:

— Нет, вопросов больше нет.

Несколько часов спустя Тахион сидел в своей квартире, качая ее на коленях и напевая, как будто женщина была одной из его маленьких такисианских кузин. Попытки вернуть Блайз рассудок совершенно опустошили его, но все его усилия не увенчались ни малейшим успехом. Tax чувствовал себя беспомощным ребенком, и ему хотелось топать ногами и визжать. Воспоминания об отце не давали ему покоя: тот обладал не только опытом, но и врожденным даром исцеления подобных пациентов. Но отец находился в сотнях световых лет и даже не подозревал, во что вляпался его блудный сын и наследник.

В дверь повелительно постучали. Тахион переместил свою безвольную, не сопротивляющуюся ношу на левую руку, качаясь, подошел к двери и отшатнулся, когда его покрасневшие глаза сфокусировались на двух полицейских и стоявшем между ними мужчине. Генри ван Ренссэйлер поднял заплывшие от удара глаза и взглянул на такисианина.

— У меня судебный приказ о выдаче моей жены. Будьте любезны препоручить ее мне.

— Нет! Нет, вы не понимаете! Только я могу помочь ей! Пока что я не восстановил конструкцию, но я обязательно это сделаю. Нужно только немного поработать.

Дюжие полицейские шагнули к нему и вежливо, но непреклонно высвободили женщину из его объятий. Они начали спускаться по лестнице, и он рванулся следом за Блайз, повисшей, как тряпичная кукла, на руке одного из них. Ван Ренссэйлер не сделал ни одной попытки прикоснуться к ней.

— Дайте мне еще немного времени. — По щекам Таха текли слезы. — Пожалуйста, еще совсем немного.

Входная дверь захлопнулась за ними, и он тяжело осел на ступеньку.

После этого он видел ее всего однажды. Апелляция решения о его депортации затерялась где-то в недрах судебной машины, и, видя приближающийся конец, Тахион приехал в частный санаторий на севере штата Нью-Йорк.

В палату его не пустили. Tax мог бы подчинить их волю себе и заставить пересмотреть свое решение, но с того ужасного дня он больше не способен был использовать свою силу. Поэтому он приник к крошечному окошечку в тяжелой двери и, не отрываясь, смотрел на женщину, которая ничем больше не напоминала его возлюбленную. Тусклые спутанные волосы закрывали перекошенное лицо, в то время как она расхаживала по тесной палате, поучая незримую аудиторию. Ее голос был низким и скрипучим: по-видимому, постоянные попытки говорить мужским голосом повредили связки.

В отчаянии Тахион попытался коснуться ее разума, но хаос, на который он наткнулся, заставил его внутренне содрогнуться. Хуже всего была крошечная искорка прежней Блайз, молящей о помощи со дна того мрачного омута, где она была погребена. Чувство вины было столь сильным, что Таха потом долго рвало в туалете, как будто это могло как-то очистить его душу.

Пять недель спустя инопланетянина посадили на борт корабля, который уходил в Ливерпуль.

— La pauvre.[64]

Полная женщина с добрым лицом и двумя маленькими девочками стояла и смотрела на нахохлившуюся фигуру на скамье. Она пошарила в сумочке и вытащила оттуда какую-то мелочь. Монета глухо звякнула о дно скрипичного футляра. Женщина взяла дочерей за руки и повела дальше, а Тахион вытащил монетку двумя грязными пальцами. Не много, но этого должно хватить на еще одну бутылку вина и еще одну ночь забвения.

Он поднялся, сложил свой инструмент в футляр, вытащил из-под скамьи медицинский саквояж, чемодан и засунул аккуратно сложенный газетный лист за пазуху. Ночью он укроется им, чтобы было не так холодно.

Сделав несколько нетвердых шагов, Tax пошатнулся и остановился, переложил ношу в одну руку, вытащил газету и в последний раз взглянул на заголовок. Снова поднялся холодный восточный ветер, настойчиво рванул страницу у него из рук. Такисианин выпустил ее и побрел прочь. Он шел, не останавливаясь и не оглядываясь назад на лист, который зацепился за железную ножку скамьи и сиротливо хлопал на ветру. Пусть ночь и обещала быть холодной, но вино должно помочь ему забыть об этом.

ИНТЕРЛЮДИЯ ОДИН

Из статьи Элизабет X. Крофтон

«Красные тузы, черные годы»

(«Нью рипаблик», май 1977)

С того самого мига в 1950 году, когда сенатор Джозеф Р. Маккарти в своей знаменитой речи в Уилинге, Западная Виргиния, провозгласил, что у него «на руках имеется список из пятидесяти семи диких карт, которые в настоящее время живут и тайно работают в США», практически ни у кого не осталось сомнений в том, что он пришел на смену безликим членам КРААД в качестве зачинателя антитузовой истерии, которая охватила нацию в начале пятидесятых годов.

Разумеется, КРААД может претендовать на сомнительную славу тех, кто обесчестил и уничтожил «Экзотов за демократию» Арчибальда Холмса, знаменитых «Четырех тузов» безмятежного послевоенного времени и самого яркого живого символа паники, в которую вирус поверг нацию. (Конечно, на каждого туза приходился десяток джокеров, но о них, как и о чернокожих, гомосексуалистах и наркоманах, в тот период говорить было не принято, общество старалось не замечать несчастных и предпочло бы, чтобы их не существовало вообще.) Когда «Четыре туза» пали, многие решили, что цирку пришел конец. Они ошибались. Это было только начало представления, а Джо Маккарти был его ведущим.