Флэшмен - Фрейзер Джордж Макдональд

— Нет, пока Акбар-Хан ходит по земле, — отвечаю я. — С каким удовольствием я снял бы эти деревяшки с ноги и затолкал бы их ему в глотку.

Все засмеялись, а Броудфут, присутствовавший при этом, воскликнул:

— Узнаю нашего бойцовского петушка, старину Флэши! Уже готов броситься в драку, парень? Ладно уж, оставь Акбара нам: помимо прочего, сомневаюсь, что предстоящее нам в Кабуле дельце придется тебе по вкусу.

Они ушли, и я слышал, как Броудфут рассказывал Поллоку о том, каким сумасшедшим я делаюсь, когда дело доходит до боя: «когда мы дрались в проходах, именно Флэши каждый раз доставлял нам депеши. Видели бы вы, как он летит через сангары, словно чокнутый гази, а враги мчатся за ним по пятам. А он обращает на них внимания не больше, чем на рой мух».

Вот во что он превратил тот постыдный эпизод, когда я чуть живой от страха ворвался в их лагерь. Но вам наверняка приходилось замечать, что если у человека сложилась репутация — все равно плохая или хорошая — люди всегда найдут, чем подтвердить ее. Никто в Афганистане не знал меня, но все наперебой утверждали, что видели, как я совершал какой-нибудь отчаянный подвиг. Броудфут, разумеется, был не лучше прочих.

Как оказалось, Поллок и Сэйл не смогли поймать Акбара, но им удалось освободить заложников, а приход армии в Кабул способствовал усмирению страны. О серьезных репрессиях речь не шла: получив хороший урок, мы не собирались вновь создавать себе проблемы. Не освободили только одного из пленных — старину Эльфи-бея — он умер в плену от тягот и отчаяния. По этому поводу был всеобщий траур, который я совершенно не разделял. Кто бы спорил, старикан был добрейшим малым, но в качестве командующего — сущее несчастье. Больше всех прочих именно он был виновен в гибели нашей армии в Афганистане, и когда я размышляю о чудесных обстоятельствах, позволивших мне уцелеть в этой мясорубке, не могу не отметить: его заслуги здесь нет совершенно.

Но пока происходили все эти знаменательные события: афганцев загоняли обратно в горы, а Сэйл, Поллок и Нотт назло всем демонстрировали флаг на кабульском базаре, пока новости о череде потерь и неудач обрушивались на притихшую Англию, пока старый герцог Веллингтон проклинал глупость Окленда, отправившего армию занимать «скалы, пески, пустыни, лед и снег», пока общественность и Палмерстон взывали к возмездию, а премьер-министр отвечал, что не намерен затевать еще одну войну во имя привития диким пуштунам экономической теории Адама Смита — я тем временем наслаждался своим триумфальным возвращением в Индию. Поскольку нога моя все еще была в лубке, меня встречали как героя — или, по крайней мере, самого выдающегося из героев дня.

Не вызывало сомнения, что власти в Дели рассматривали меня как дар с небес. Как скажет позже об Афганской войне Гревилль, в ней не было особых поводов для триумфа. Но у Элленборо хватило ума сообразить, что, используя хоть мало-мальски позитивные аспекты, он может добавить ложку меда в эту бочку дегтя. И я оказался первым из таких аспектов. Так что, трубя в своих приказах о «прославленном гарнизоне», удержавшим под командой Сэйла Джелалабад, он успевал подсыпать барабанную дробь про «отважного Флэшмена», и Индия подхватила ритм. Поднимая бокалы за мое здоровье, они делали вид, что Гандамака никогда и не было вовсе.

Первые плоды этого отношения я вкусил уже когда отправлялся на паланкине из Джелалабада в Хайбер, когда весь гарнизон высыпал на улицу, чтобы прокричать «ура» в мою честь. А в Пешаваре был старый итальянский лис, Авитабиле, устроивший мне встречу с парадным караулом, расцеловавший в обе щеки и закативший грандиозную попойку в честь моего возвращения.

Эта ночь запомнилась мне по одной причине: я впервые за несколько месяцев был с женщиной. Авитабиле пригласил пару симпатичных афганских шлюх, которых мы приберегли для себя. Весьма непросто, скажу я вам, управляться с женщиной, когда у тебя сломана нога, но все же можно. И хотя Авитабиле едва не помер со смеху, наблюдая как я пытаюсь оседлать свою девку, время прошло очень даже замечательно.

Начиная отсюда все пошло как по писаному: в каждом городе или поселке меня встречали венки, поздравления, улыбающиеся лица, крики «ура». Наконец, меня самого почти убедили, что я герой. Мужчины с жаром пожимали мне руку, женщины целовали, хлюпая носом, полковники провозглашали тост за мое здоровье в офицерских столовых, служащие Компании похлопывали по плечу. Один субалтерн-ирландец и его жена попросили меня стать крестным их малыша, и теперь тому предстояло войти в жизнь с несуразным именем Флэшмен О’Тул; леди из церковного сообщества в Лахоре поднесли мне красно-бело-синий шелковый шарф с вышитыми на нем словом «Стойкость». В Лудиане один священник произнес проповедь на тему «Несть лучшей доли, чем положить жизнь свою за други своя». Он, конечно, намекнул, что я в итоге не «положил жизнь свою», но хотя бы попытался и едва-едва не достиг успеха, и выразил надежду, что у меня все еще впереди. Тем временем все закричали «осанна» и «ура» в честь Флэши, и затянули «Кому суждено узреть истинную храбрость».

Но все это были цветочки по сравнению с Дели. Настоящий оркестр играл «Вот идет герой-победитель», сам Элленборо помог мне выйти из паланкина и подняться по ступенькам. Собралась жуткая толпа, кричавшая, как хор оглашенных, стоял почетный караул. Толстый малый в красном мундире зачитал приветственный адрес, а шикарный обед, на котором Элленборо произнес прочувствованную речь, длился более часа. Речь изобиловала жуткой чепухой: там было насчет Фермопил и Непобедимой Армады, и о том, как я прижимал знамя к своей истекающей кровью груди, «с непоколебимой твердостью и благородством смотря на бесчисленные орды варваров», уподобляясь Кристиану перед Апполионом [42]или Роланду при Ронсевале, не помню точно, кому из них, может даже обоим. Генерал-губернатор был никудышным оратором, постоянно цитировал Шекспира и других классиков, и к концу речи мне не составило труда принять обличие полного идиота. Но я стойко выдержал все, глядя на покрытый белой скатертью стол, через который делийский бомонд таращился на меня, прикладываясь к бокалам, пока ничего не замечающий Элленборо продолжал говорить. У меня достало здравого смысла не напиваться и хранить серьезное лицо — так я выглядел благороднее. Я видел, как дамы бросают на меня взгляды и перешептываются, укрывшись веерами, видимо обсуждая, насколько хорош я могу оказаться в постели, а их мужья тем временем стучали по столу и кричали «браво» когда Элленборо произносил особо выдающуюся нелепицу. В завершение он поклялся, что будет проклят, если не запоет «Потому что он такой славный парень». Все повскакали с мест и заорали, что есть мочи, а я с залитым краской лицом сидел, и едва сдерживался от смеха при мысли, что бы сказал на все это Хадсон, если бы мог видеть меня сейчас. Это, конечно, плохо, но они никогда не стали бы устраивать такой шум из-за сержанта, а если бы и стали, он никогда не сумел бы держать себя так как Флэши, когда я, припадая на ногу, поднялся и попросил дать мне ответное слово, на что Элленборо ответил, что если мне нужно подняться, то я должен опереться на его плечо, чем он будет потом гордиться всю жизнь, право слово!

При этих словах все снова разразились криками, и, поглядывая на его раскрасневшуюся от кларета физиономию, я заявил, что вся эта помпа не подходит для простого английского джентльмена («аминь, — кричит Элленборо, — вот что значит прирожденное благородство»); и что я просто выполнял свой долг, как желал того, становясь солдатом. И что не заслуживаю всех тех почестей, которые оказывают мне (крики: «Не правда! Не правда!»), но если вы настаиваете, то прошу отнести их не на мой счет, а на счет страны, которая вскормила меня, и той древней школы, где учителя научили меня быть истинным христианином, как я надеюсь. (Не знаю, что побудило меня заявить последнее, разве только необоримая привычка врать, но это возымело на них жуткий эффект). И что если они так добры ко мне, то пусть не забывают и о других, кто нес флаг или несет его сейчас («Правильно! Правильно!»), о тех, кто загонит афганцев обратно в ту дыру, из которой они выползли, и кто докажет всем, что никогда британец не станет рабом (бурные аплодисменты). И что хотя совершенное мной не такой уж и подвиг, но я старался, и надеюсь, что и впредь буду поступать также. (Опять крики, но не такие громкие, как я ожидал, поэтому счел за лучшее переходить к завершению).