Год тумана - Мишель Ричмонд

Через час после начала путешествия автобус ломается. Водитель полчаса с руганью ковыряется под капотом, после чего приказывает пассажирам вылезать. Два часа сидим на обочине и жаримся на солнце. Когда наконец подъезжает другой автобус, футболка на мне уже мокра насквозь. Наверное, следовало сразу ехать домой. Если бы я отправилась прямо в Сан-Хосе, то сегодня вечером уже спала бы в собственной постели. Пытаюсь представить себе, как войду в квартиру, положу вещи, приму душ и поужинаю. Зайду в фотолабораторию. Начну все сначала. Хочу это представить, но воображение подводит. Разве теперь можно вернуться и снова стать прежней?

Ночь провожу в Куэпосе, а утром еду на местном автобусе по извилистой дороге, ведущей в Национальный парк Мануэль-Антонио. Выхожу на Плайя-Эспадилья — длинный песчаный пляж, переполненный туристами. Иду в сторону от ресторанов и отелей, в самый дальний конец пляжа, примыкающий к вечнозеленому лесу. В непосредственном соседстве ослепительно синего неба и темно-зеленой листвы есть нечто пугающее — они так близки друг к другу, что почти соприкасаются. Обширное пространство океана расстилается перед спутанной, темной массой мангровых деревьев и пальм.

Пару недель назад в недорогом магазине в Тамариндо купила новый фотоаппарат. И теперь вытаскиваю его из сумки. Запечатлевать на пленке яркие цвета и удивительный свет — этот процесс больше похож на живопись, чем на фотографирование. Контуры нечеткие, краски сливаются. Я приехала сюда, чтобы найти Эмму, а вернусь всего лишь с несколькими фотографиями. Красивый пляж под летним солнцем. Аллигаторы, лениво плавающие в илистой воде. Кратер вулкана, окутанный туманом.

Пляж кишит девочками всех возрастов, начиная от «ползунков» и заканчивая полувзрослыми подростками. Темноволосые смуглые латиноамериканки и мои белокожие соотечественницы. Маленькие и высокие, полные и худые. Смеющиеся и молчаливые.

Загорелые девушки расхаживают по пляжу и пьют холодную минералку. Мальчишки шлепают по мелководью. Мужчины средних лет тащат свои доски к воде и гребут прочь от берега. Немедленно и без труда опознаю местных. Могу выбрать любого из толпы и безотчетно определить, здешний он или нет. Мой мозг настолько переполнен странной терминологией серфингистов, что можно лишь гадать о том, какие воспоминания были утрачены, дабы освободить место новой информации. Бесполезной информации. Всего лишь набор слов, который всю жизнь будет напоминать о неудаче с Эммой.

Солнце слишком яркое, оно слепит. Все блестит под его лучами. На ходу щелкаю затвором объектива и передвигаю пленку. Снова, и снова, и снова. Этот звук успокаивает меня. Щелк. Напоминание о прежней жизни. Если подумать — нужно так немного для превращения мимолетного мгновения в нечто постоянное. Щелчок — и сквозь линзы проникает свет. Потом — химикалии. Немного закрепителя. И на глянцевой бумаге появляется образ, виденный нами однажды и забытый навсегда.

Мы делаем фото, поскольку не желаем смириться с тем, что все преходяще и вернуть прошлое невозможно. Ведем постоянную войну с приближающейся смертью и временем, которое превращает детей во взрослых. Делаем фото, поскольку непременно забудем. Забудем день, неделю, час. Забудем, что когда-то были самыми счастливыми людьми на свете. Делаем фото из гордости, из желания сохранить лучшее в себе. Мы боимся забвения после смерти, что никто не вспомнит о том, что мы жили.

Щелк. Щелк. Щелк.

Фотографии прохожих. Идиллический пейзаж. Ясное небо. Красота тропического пляжа. Гладкие загорелые тела. Счастливые дети. Это я и привезу с собой в Сан-Франциско — всего лишь фотографии, изображающие бесхитростное счастье, сцены на пляже. Посторонний, который взглянет на эти снимки, никогда не узнает о том, как мне больно; он даже не заподозрит пустоту в моей душе.

А потом… Фигурка на песке примерно в двадцати шагах от меня. Яркое зеленое полотенце, на полотенце сидит девочка. Движение. Она откидывается на локти и поворачивается лицом к солнцу. Ее профиль.

Сердце, словно взбесившийся механизм, начинает бешено колотиться. Во рту пересыхает.

Желтое платьице, длинные волосы, собранные в хвост.

Девочка поднимает руку, чтобы смахнуть муху. Этот жест, ладонь с плотно сжатыми пальцами…

Невозможно, конечно. Мой несбыточный сон. «Она уже собиралась домой, была готова сдаться, а потом, вдруг, в последнюю минуту…»

Подхожу ближе, по-прежнему уверенная в неправдоподобности всего вокруг.

Когда оказываюсь примерно в десяти шагах, малышка оборачивается в мою сторону. Видит ли меня эта девочка, которая никак не может быть Эммой? Смотрит на меня или мимо?

Между нами проходит многочисленное семейство, с переносным холодильником и несколькими досками для серфинга. На мгновение теряю девочку из виду. Потом люди уходят. Она сидит на прежнем месте и смотрит прямо в глаза.

Солнце светит в лицо. Сотни девочек. Тысячи, миллионы. Мир полон девочками, похожими на Эмму. Девочками ее возраста и роста. Девочками, которые выглядят так же, как наша. Я клялась себе, что никогда не забуду ее лица, но теперь уже ни в чем не уверена.

Облачко заслоняет солнце; девочка по-прежнему смотрит на меня. Поднимает руку к глазам. Смотрит не сквозь меня, а на меня, как будто мы знакомы.

Сознание играет странные шутки. Оно убеждает в твоей невиновности: ты не делала ошибки, не портила жизнь мужчины, которого любишь, и дорогого тебе ребенка, ты не могла потерять Эмму.

Уголки губ приподнимаются — это не улыбка, просто девочка застигнута врасплох, она всегда так делает в минуты замешательства. Совсем как ее отец. Позволяю себе эту мысль, позволяю себе поверить в то, что вижу лицо Эммы, а привычки Джейка каким-то образом передались ей…

Девочка снова вскидывает руку, отгоняя мух, и заслоняет глаза. Она смотрит на меня, прямо на меня. Не отворачиваясь.

Я уже близко, всего в пяти шагах. В трех. Яркое зеленое полотенце. Девочка одна и слишком мала, чтобы быть на пляже одной.

Два шага разделяют меня и ее.

Снова показывается солнце, и я на секунду слепну. Сознание скверно шутит, не забываю об этом ни на секунду. Ему нельзя доверять.

Стою рядом и смотрю сверху вниз. Ее зеленые глаза обращены ко мне, и я говорю себе: Эмма. Никто другой. Не чудо, не плод воображения. Ноги у меня подкашиваются, сердце бешено бьется.

Солнце ослепительно яркое.

— Эмма?

Это даже не шепот, а сдавленный писк.

Она не отвечает. Подтягивает колени к груди, обхватывает руками и смотрит на меня.

Оборачиваюсь, взглядом ища взрослых, сопровождающих ее, но вокруг никого. Только Эмма в одиночестве сидит на большом зеленом полотенце.

Это действительно она.

Рядом лежат еще два полотенца, пустая пивная бутылка, пластмассовое ведерко и лопатка, красный переносной холодильник. Сверху на нем — английский рок-журнал.

Опускаюсь на колени.

— Эмма?

Молчание.

— Эмма!

Снова тишина.

— Ты меня помнишь? — спрашиваю.

Несколько секунд девочка не двигается. Потом медленно кивает и хмурится.

Облегчение, испуг, неимоверная радость. Земля уходит из-под ног. Больше всего на свете хочется прикоснуться к малышке, провести рукой по нежной щеке и убедиться в ее реальности. Осторожно касаюсь ее лица. Она вздрагивает.

Сердце рвется из груди. Я не в силах выразить собственные мысли. Не в силах поверить глазам.

Исхудала, скулы сильно выпирают, но кожа покрыта здоровым загаром и приобрела золотистый оттенок. В Эмме, в чертах лица, появилось нечто незнакомое, чего я не помню. Пытаюсь определить, что именно. И где? В глазах, в складке губ? Волосы отросли, струятся по спине, спускаясь почти до земли. Стали светлее, местами выгорели до каштанового цвета. На Эмме желтый сарафан с белым рисунком, слишком короткий для нее и не очень чистый.

— Мы тебя искали, — говорю.

Я пытаюсь контролировать голос, сохранять спокойствие, не пугать ее, но слезы подступают — чувствую, как они текут по лицу, смешиваясь с лосьоном от загара. Глаза щиплет.

Эмма сжимает губы. В ее взгляде — удивление и замешательство. И слезы на щеках.

— Я ждала…

— Что?

Это все мое воображение, твержу. Я внушила себе, будто девочка на зеленом полотенце — Эмма. И ее слова — тоже плод воображения.

— Что ты сказала?

— Я ждала. Эбби, где ты была? И где папа?

Шок. Это Эмма, она сидит на песке рядом со мной. Обнимаю и крепко прижимаю найденыша к себе. Всхлипываю, заглядываю в лицо и по-прежнему не верю. Маленькая девочка послушно лежит в моих объятиях. На пляже, в тысячах миль от дома. Не могу поверить в реальность случившегося, подобное просто невозможно. Пропавшие дети не возвращаются. Так сказал детектив Шербурн. Так сказал Джейк. Так говорили все, но я им не верила. Родители получают лишь останки пропавшего ребенка, найденные спустя много месяцев или лет. Дети не возвращаются — по крайней мере не возвращаются живыми или стопроцентно прежними. У них не может быть красивых длинных волос и здорового загара. Они не смотрят вам в лицо, не произносят ваше имя.