Деникин. Единая и неделимая - Сергей Кисин

Семейное торжество обставили максимально скромно. Худенькая и маленькая невеста (рост ее лишь немного уступал жениховскому — 1,58 м) приехала на Дон лишь в одном поношенном дорожном костюме. Взятая в наперсницы супруга атамана Каледина предложила ей свой гардероб, но рослая казачка была явно круче в плечах и бедрах. Юбку-парус пришлось сильно укорачивать, под меховой муфтой прятать длинные рукава блузы.

Кроме священника присутствовали только четверо свидетелей: верный генерал Марков, полковник Тимановский и адъютанты Деникина и Маркова. От предложения Каледина отметить бракосочетание приемом в Атаманском дворце генерал скромно отказался. Не время для фанфар Гименея.

Как вспоминала дочь генерала Марина Деникина-Грей, в 1939 году она стала свидетельницей разговора между родителями: «Когда мы жили в Париже в трех очень маленьких и сумрачных комнатах, выходивших окнами во двор, моя больная мать упомянула об этом: «Иваныч! Когда-то ты обещал, что мы проведем наш медовый месяц под лазурным небом Рима и Венеции, но мы восемь дней продрожали от холода в станице Славянской, погребенные под снегом…»

Впрочем, было не до медового месяца — Деникин, как начдив, постоянно выезжал на Таганрогский фронт, дела которого шли все хуже и хуже.

Отряды Сиверса разрастались за счет включения в их составы 45-го Азовского пехотного полка (з тысячи штыков), красногвардейских отрядов Донбасса (4 тысячи штыков) при 40 орудиях и нескольких десятках пулеметов. Семикратное преимущество в живой силе и технике одно время компенсировалось боевым духом и лучшей подготовкой юнкеров и офицеров полковника Кутепова. Однако к середине января даже те отдельные казачьи части, которые еще сохраняли лояльность атаману окончательно разложились и фактически открыли фронт у Матвеева Кургана.

С севера со стороны Миллерово напирали красные части Голубова, Петрова и Саблина, сдерживать которые могли лишь разрозненные отряды партизан.

С юга достаточно вяло проявляла себя под Батайском 39-я пехотная дивизия, которая оставила на Кавказском фронте и по дороге с него не только часть своего имущества (несколько пушек украли в Лежанке белогвардейцы), но и собственного начдива генерал-майора князя Захария Мдивани, который предпочел делать карьеру в «свободной Грузии».

Неспокойно было и в Ростове с Новочеркасском. По ростовскому рабочему району Темерник белым было опасно ходить даже днем. Офицеров приглашали на рабочие митинги, а затем их трупы находили в Дону. Генералы предпочитали шинелям статские пальто. Юнкера вообще по одному по городу не перемещались.

Африкан Богаевский писал о том, что на станичном сборе Аксайской было решено сформировать две пешие и одну конную сотни, чтобы идти против большевиков. Сформировали, потом призадумались, куда лучше идти — защищать Ростов с запада или Новочеркасск с севера. Приняли соломоново решение — защищать собственную станицу в восьми верстах с севера.

Простояли два дня, надоело «воевать», отправили делегатов к большевикам с целью выяснить, что тем надо на Дону. Им ответили, что-де к казакам претензий нет, идут «освобождать землю от дворян и помещиков». Поскольку ни тех, ни других в казачьей станице не было, разошлись по домам. И так везде.

«Степные рыцари» были уверены, что, поскольку Съезд фронтового казачества принял решение свергнуть атамана и признать Совнарком, у большевиков до них дела нет, и никто на их землю не позарится. Для чего тогда седлать коней «за Каледина»?

Кутепов еще держался под Матвеевым Курганом, стойко отбивая безалаберные атаки красных, которые после каждого неудачного наступления собирали митинг, материли командиров и, грузясь в вагоны, уезжали обратно. Им на смену приходили другие, которые после очередного провала поступали так же. 11 января красные отрезали под Матвеевым Курганом подрывную команду 1-й батареи поручика Ермолаева (18 человек). Добровольцы, зная, что их ждет в плену, собрали весь запас взрывчатки и устроили коллективное самоубийство, чуть не разворотив всю станцию.

Кутепов попробовал атаковать 12 января под Неклиновкой, разгромив не ожидавших такой прыти красных, отбив броневик, орудие и 24 пулемета. Однако и его скромные силы (таганрогские юнкера, Георгиевский батальон из 80 человек полковника Тимановского и партизаны Семилетова) таяли каждый день.

Еще почти две недели Кутепов оборонялся на дальних подступах к Ростову, пока уже под станцией Хопры его не сменили Корниловский ударный полк, ростовский отряд генерала Черепова и партизаны Грекова. К тому времени в строю у Кутепова оставались всего около 200 штыков.

Деникин, ежедневно мотавшийся под Таганрог на первом белогвардейском бронепоезде, сбился с ног, отправляя на фронт то казаков станицы Гниловской, то Гвардейскую роту, то Юнкерскую батарею. Узнав, что у красных появилась кавалерия из бывшей 4-й кавдивизии, послал навстречу едва сформированный 1-й кавалерийский дивизион полковника Гершельмана.

Не следует обольщаться относительно «дивизиона». На тот момент в его состав входили 135 «сабель», которые этих самых сабель не имели вообще. Лошадей и 300 мексиканских карабинов забрали у разоруженного Заамурского запасного конного полка. Пулеметы выкрали в Каменской, пока большевики митинговали во время «Съезда фронтового казачества». Большинство добровольцев не имели не только навыков верховой езды, но и понятия о службе. В «лошадином краю» создать собственную кавалерию было крайне сложным и дорогим делом.

Параллельно Деникину надо было прикрывать новочеркасское направление, которое бросили казаки, не откликнувшиеся на мобилизацию Каледина. Туда отправились Корниловский партизанский отряд и Юнкерский батальон, которые едва отбивались от красных в районе Персиановки у самой казачьей столицы.

Корнилов и Алексеев предпринимали отчаянные попытки найти союзников. Махнув рукой на неподъемное казачество, Корнилов обратился к более организованным силам — командованию знакомого польского корпуса генерал-лейтенанта Юзефа Довбор-Мусницкого и Отдельного Чехословацкого корпуса русского генерал-майора Владимира Шокорова, дислоцированным в Белоруссии и на Украине, с просьбой о помощи.

Однако эти попытки натолкнулись на фатальную близорукость Франции, которая содержала оба корпуса и дела которого фактически решал посол Жозеф Нуланс. Бывший военный министр Третьей Республики не видел дальше собственного кабинета и совершенно не разбирался в политической ситуации в России. Он упрямо не замечал позиции большевиков по отношению к войне, которые сначала провозгласили Декрет о мире, а затем начали открытые сепаратные переговоры в Брест-Литовске с Центральными державами.