Том 2. Роковые яйца. Повести, рассказы, фельетоны, очерки 1924–1925 гг. - Михаил Афанасьевич Булгаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
*
И точно: однажды утром с меня содрали все бельмы, и я вижу, что передо мной стоит секретарь месткома и внимательно смотрит на меня. Проходили всякие люди и спрашивали:
— Чего ты смотришь?
Он ответил:
— Я хочу раскрасить ее попривлекательнее и поидейнее, но рисовать совершенно не умею.
*
Тем не менее, не умея рисовать, он нарисовал эскиз идейного содержания, потратил на это дело восемь дней.
*
Затем он призвал нашего уважаемого маляра-артиста — комика-режиссера — бывшего ремонтного рабочего, а ныне истопника и совершенно безыдейного художника Петрушку и вручил ему деньги и свой эскиз.
*
Петрушка данный ему эскиз потерял и нарисовал меня по своему собственному эскизу: желтыми буквами по зеленому фону, устроив таким образом надо мной пивную вывеску.
Когда я высохла, меня торжественно внесли в местком и, несмотря на то что я была единогласно признана двухнедельной, в течение пяти месяцев выпустили всего лишь три номера.
*
Самым лучшим периодом моей жизни был третий номер, который был очень хорошо раскрашен и вывешен не в месткоме, а в культуголке, где рабочие любовались мной.
*
Затем про меня почему-то забыли, а так как на мне была карикатура, изображающая рабочих, бегущих в ватерклозет, то какой-то шутник изобразил на мне кучки брызжущего человеческого кала, испакостив таким образом всю мою физиономию.
*
Можете судить сами.
*
Однажды вечером подошел ко мне секретарь месткома, увидал на мне безобразие и содрал меня, сказав стоящим рядом комсомольцам:
— Надо, ребята, следить за газетой и не подрывать ее авторитета дурацкими рисунками.
*
Слова его были очень умные. Но так как он, содрав меня, ничего на доску не навесил, то очень скоро меня поперли со стены и поставили в темный коридор.
*
Где я стою и до сих пор.
*
Стою и думаю — до каких же пор я буду стоять? Разные люди ходят вокруг меня и говорят, что вся моя редколлегия яростно занимается физкультурой. Кроме этого, в местном кинематографе появились две изумительные по глупости картины: одна — «Месть маркитантки», а другая — «Муж, жена и вопрос». Эти картины проглотили не только все внимание редакторов, но и все их главные средства.
*
Однако где эти 93 коп. — неизвестно. Боюсь, не слопала бы их маркитантка?
*
Таким образом, я стою в пыли и паутине. Зарастаю грязью и думаю, что в один прекрасный день вместе с моим пивным заголовком расколют на дрова.
С почтением
стенгазета «Клевок»
Дневник записали совместно рабкор Клевак и фельетонист Булгаков.
«Гудок». 5 февраля 1925 г.
Удачные и неудачные роды. 558-го рабкора рассказ
Чуден Днепр при тихой погоде, но гораздо чуднее Московская участковая страхкасса М.-Б.-Балт. ж. д.
Приходит рабочая 2-го околотка пути, чтобы получить пособие после родов за 8 недель. Бюллетень у нее честь честью — подписан врачебно-контрольной комиссией.
Взяли бюллетень и сказали:
— Придите через полторы недели. Она послушно пришла через полторы недели и получила по 87 коп. за 40 дней.
— А скажите, дядя, — спросила рабочая, — сколько дней в 8 неделях?
— Разно бывает, и больше и меньше, — ответили ей. И точно: тут же открывается дверь и входит вторая рабочая того же самого околотка и того же разряда по тарифной сетке, которая родила, но на четыре дня удачнее: у нее в 8 неделях вышло 44.
Тогда первая подняла бунт:
— Объясните — почему?!
На что ей ответили страхкассиры:
— Мы с вами, дорогая родильница, времени терять не можем. Возвратитесь к воспитанию вашего дитяти.
— А я жаловаться буду!
— Пожа... пожа...
— А куды?
— Туды.
И показали в окно.
Указательным пальцем. Она постояла. Плюнула. И ушла.
Михаил Б.
«Гудок». 8 февраля 1925 г.
Залог любви. Роман
I. Лунные тени
Угасли звуки на станции. Даже неугомонный маневровый паровоз перестал выть и заснул на пути. Луна, радостно улыбаясь, показалась над лесом и все залила волшебным зеленоватым светом. А тут еще запахли акации, ударили в голову, и засвистал безработный соловей... И тому подобное.
Две тени жались в узорной тени кустов, и в лунном отблеске изредка светились проводницкие пуговицы.
— Ведь врешь ты все, подлец, — шепнул женский голос, — поиграешь и бросишь.
— Маруся, и тебе не совестно? — дрожа от обиды, шептал сиплый голос. — Я, по-твоему, способен на такую пакость? Да я скорей, Маня, пулю пущу себе в лоб, чем женщину обману!
— Пустишь ты пулю, держи карман, — бормотал женский голос, волнуясь. — От тебя жди! Сорвешь цвет удовольствия, а потом сел в скорый поезд, только тебя и видели. Откатись ты лучше от меня!
«Целуются, черти, — тоскливо думал холостой начальник станции, сидя на балконе, — луна, положим, такая, что с семафором поцелуешься».
— Знаем, — шептала тень, отталкивая другую тень, — видали мы таких. Поёшь, поёшь, а потом я рыдать с дитем буду, кулаками ему слезы утирать.
— Я тебя не допущу рыдать, Манюша. Сам ему, дитю, если такое появится, кулаками слезы вытру. Он у нас и не пикнет. Дай в шейку поцелую. Четыре червонца буду младенцу выдавать или три.
— Фу ты, наваждение, — крякнул начальник станции и убрался с балкона.
— Одним словом, уходи.
— Дай-ка губки.
— На... И откатывайся. Прилип, как демон.
«Неподатливая баба, — думала тень, поблескивая пуговицами. — Ну, я тебя разгрызу! Ах ты, черт. Мысль у меня мелькнула... Эх, и золотая ж голова у меня...»
— Знаешь, Маруся, что я тебе скажу. Уж если ты словам моим не веришь, так я тебе залог оставлю.
— Уйди ты с залогом, не мучай!
— Нет, Маруся, ты погоди. Ты знаешь, что я тебе оставлю, — тень зашептала, зашептала, стала расстегивать пуговицы. — Уж это такой залог... без этого, брат ты мой, я и существовать не могу. Все равно к тебе вернусь.
— Покажи...
Долго еще шептались тени, что-то прятали.
Потом настала тишина.
Луна вдруг выглянула из-за сосен и стыдливо завернулась в облака, как турчанка в чадру.
И темно.
II. В сундуке залог
Лил дождь. Маруся сидела у окошка и думала: «Куда же он, подлец, запропастился? Ох, чуяло мое сердце. Ну да ладно,
