Однажды орел… - Энтон Майрер

— Не знаю. Предполагается, что меня пошлют в дом выздоравливающих в Канне… Откровенно говоря, не размышлял над этим.

— Я так и думал.

— Пожалуй, вернусь домой… У меня есть возможность получить работу в банке в городе, где я родился.

— Ясно. — Колдуэлл медленно обвел взглядом всю палату. — А по-моему, тебе стоит подумать о том, чтобы остаться в армии.

Дэмон удивленно уставился на генерала, его рука с дымящейся сигаретой застыла на полпути ко рту.

— Остаться? В армии?

— А почему бы не остаться, это одна из неплохих возможностей. Путь для тебя открыт, и ты далеко можешь пойти, Сэм. Ты завоевал своими делами прекрасную репутацию, тебе присвоено звание майора… Хотя, конечно, существуют и другие факторы, более значительные.

Дэмон рассеянно посмотрел на мирно спящего Уоррентона и его уродливую гипсовую шину и ошейник, на Саскина с его длинными ногами, высоко вздернутыми над койкой и растянутыми с помощью замысловатой системы из тросиков шкивов и грузов.

— Но это же нелепо! — воскликнул вполголоса Дэмон.

— Почему нелепо?

— Для чего оставаться? Какой в этом смысл? Неужели вы думаете, что будет еще одна война? — Мы не гарантированы…

— Не может быть, сэр. — Насмешливо-добродушный взгляд Колдуэлла раздражал Дэмона. — Нет, серьезно, такая война не может не быть последней, — продолжал Сэм. — С ней должно быть покончено раз и навсегда. Такой войны мир больше не вынесет.

Лицо генерала стало серьезным, сосредоточенным.

— Да, не вынесет, это правда, — согласился он спокойным, задумчивым тоном. — И все же человечеству придется пройти через еще одну, возможно и не такую, войну.

Наступила краткая пауза. Лежащие в противоположном ряду Хербергер и Морзе затеяли игру в монеты; они подбрасывали их, стараясь попасть в кружки, которые стояли у них. Когда все монеты кончались, Хербергер подзывал Брекнера, тот подходил, прихрамывая, собирал монеты своей здоровой рукой и возвращал их игрокам.

Опершись на локти, Дэмон устроился поудобнее на подушках и спросил:

— Нет, скажите честно, генерал, неужели вы считаете, что будет еще одна война?

— Боюсь, что да, — спокойно ответил Колдуэлл.

— Но это же безумие! После такой бойни, такого кровопролития, после всего этого… — Дэмон показал рукой на длинные ряды коек с лежащими на них в неестественных позах ранеными, на подвешенные и растянутые с помощью мешочков с песком конечности, на больных, которым ампутировали ноги или руки, на торчащие всюду дренажные трубки; мысленно он охватывал этим жестом и кладбища, где похоронены убитые и умершие, и казармы, и изуродованные блиндажами и окопами поля и сады, и, наконец, бесчисленные мрачные развалины на французской земле. — Нет, — горячо продолжал он, — после всего этого люди будут действовать иначе. Вздорные, не стоящие выеденного яйца международные споры должны будут решаться путем компромиссов, уступок, арбитража или каким-нибудь иным, но мирным путем. Иначе быть не может!

— Дай бог, чтобы ты оказался прав.

— Только так, другого пути не должно быть.

— Да, конечно, — сказал Колдуэлл после короткого молчания. — Я хорошо понимаю тебя. Хочется думать, что люди будут благоразумны, хочется верить в это от всей души… — Придерживая больную руку здоровой, он наклонился вперед, складной стульчик под ним заскрипел. — Но неужели ты искренне веришь, Сэм, что люди перестанут стремиться к наживе, перестанут возмущаться и негодовать, что они освободятся от заносчивости и предвзятости? Разве чувства ненависти и страха им теперь чужды? Нельзя же думать, что сильные мира сего просто так откажутся от захвата и удержания власти, от получения выгод за счет других. Почему это они вдруг должны измениться? Что может заставить их возненавидеть единственные известные им правила игры? Даже в том случае, если они были бы вынуждены изменить что-то, неужели ты допускаешь хоть на одну минуту, что их сограждане согласятся с этим?

Колдуэлл замолчал, его губы сложились в печальную улыбку. Посмотрев в проницательные глаза генерала, Дэмон почувствовал силу его интеллекта, непоколебимую беспристрастность мышления, способность ясно видеть пределы надежд и мудрости; и за всем этим возможность, нет, скорее, даже не возможность, а суровую необходимость сделать в этих пределах все, от него зависящее… Дэмон понимал, что Колдуэлл прав, и на какой-то момент сознание этой правоты вселило в Дэмона смертельный страх. Он закрыл глаза.

— Подумать только, — пробормотал Дэмон, — допустить хоть на одну минуту, что такая бездарность, такой безмозглый человек, как Бенуа, снова получит возможность…

— Да, это мясник и совершенно некомпетентный генерал. Ты прав в своей ненависти к нему. И все же он сделал что мог. То же самое и Фош — никаких проблесков воображения… А что ты скажешь о наших автомобильных промышленниках в Детройте? Война их вообще нисколько не волновала, они долго не хотели поступиться своими прибылями, когда нужно было производить танки, те самые тапки, которые были позарез нужны пам под Суассоном и Мальсэнтерой. Что ты скажешь о них? Рядом с ними старый дурак Бенуа выглядит не так уж плохо.

Дэмон крепко сжал руки в кулаки. «Какой же тогда во всем этом смысл? — хотелось крикнуть ему. — За каким чертом мы все за что-то цепляемся? Зачем нам думать о каком-то будущем?» — Но он ничего не сказал. Его охватило безысходное отчаяние, его разум был в смятении; Дэмон не понимал даже того, что думает обо всем этом сам.

— Дело в том, что допущена масса ошибок, очень многое делалось неправильно, — продолжал Колдуэлл своим монотонным вдумчивым голосом. — Вчера некоторым из нас довелось услышать мнение генерала Першинга. Это строгий, крутой человек, излишне догматичный, а иногда и слишком своевольный и властный. Но он обладает способностью докапываться до самого ядра, до истинной сущности вопроса… Он убежден, что во многом допущены ошибки, что капитуляцию приняли неправильно… На мой взгляд, в этом нет ничего удивительного. Если война велась невежественно, то нет никаких оснований ожидать, что мир будет иным. Фошу не следовало бы вести переговоры в Компьене с гражданскими руководителями, ему нужно было говорить с представителями армии: Людендорфом, Гинденбургом, фон Марвитцем. Капитулировать должна была армия, в противном случае нам следовало бы пересечь Рейн, дойти до Берлина и сорвать с петель Бранденбургские ворота, как поется в песне. Возможно, это и крайность, но в основном Першинг прав, потому что немецкое командование утверждает сейчас, что на полях сражений их армия осталась непобежденной, что капитуляция — результат предательства пораженцев внутри страны. — Колдуэлл замолчал и о чем-то задумался. — Все это заставляет серьезно поразмышлять кое о чем. Особенно о предстоящей зиме. Генерал Першинг считает, что придет день и все начнется сначала.

Эти слова ошеломили Дэмона. Осмотрев мрачным взглядом палату, он опустил глаза. Все начнется сначала…

Колдуэлл слегка наклонился вперед и положил руку на плечо Дэмона.

— И если этот день придет — да поможет нам бог, если он придет, — нашей стране потребуются такие люди, как ты, Сэм. В них будет острая и неотложная нужда, потому что все начнется сначала, все произойдет так же, как уже происходило. Я был свидетелем этому в Тамне, в девяносто восьмом году: триста товарных вагонов и ни одной накладной к грузам. Зимняя форма — для войны с Испанией в джунглях! Ненужные фляги, тонны уже сгнившего мяса. В Сибонее лошадей сваливали за борт, рассчитывая, что бедные животные проплывут три мили до берега. Ты и сам видел кое-что в Хобокене и Сен-Назере. Это, кажется, становится нашей историей: мы ко всему безразличны, ни к чему не готовимся, а потом на нас обрушивается неожиданный удар, нас охватывает справедливый гнев и мы готовы броситься в бой, не успел даже натянуть штаны… — Колдуэлл помолчал немного. — Только в следующий раз все это будет еще ужаснее. Самолеты будут летать быстрее, тапки — продвигаться дальше, пушки — стрелять точнее, чем теперь. Характерной чертой будущей войны станет неожиданное нападение на неподготовленную страну. И если придет этот день, а у нас не будет таких людей, как ты, готовых и способных выполнить свой долг, то нам придется пережить очень тяжелое время. Без таких людей армии будет очень трудно.

Колдуэлл прикусил губу и почесал пальцами забинтованную руку.

— Я не мастер на речи. Джордж Маршалл говорит что я слишком многословен, слишком интеллектуален и поэтому мои выражения недостаточно сильны. — Он улыбнулся. — Возможно, мне следует поучиться у Рейбайрна. Дэмон оживленно вскинул глаза:

— Как доживает Реб?

— Пошел на повышение. Зиммерман произвел его в сержанты. По-моему, это принесет ему несчастье, но это не мое, а его решение. Рейбайрн становится своего рода легендарным. За действия в бою у подножия горы я наградил его и Тсонку крестом «За выдающиеся заслуги» [24] и сам украсил их грудь перед дивизией, выстроенной в полной парадной форме. Крепко пожал руку Ребу и спросил его, что он намерен делать, когда вернется домой. — На лице Колдуэлла появилась печальная улыбка. — Мне не следовало бы спрашивать его об этом. Он посмотрел мне в глаза и громко заявил: «Сразу же, как вернусь, положу свою винтовку под водосточную трубу и каждый день буду выходить и смотреть, как ее разъедает ржавчина».