Кровь героев - Александр Зиновьевич Колин

солнца Жоффруа и старый воин осмелились подойти и исследовать уголья костра. Ничего, что напоминало бы останки сгоревшего человека, не нашли они возле превратившегося в пепел старого рассеченного молнией ствола дерева…

* * *

Климов открыл глаза и поднял голову, с удивлением оглядывая залитую светом летнего утра кухню. Он с некоторым отвращением уставился на давно нуждавшиеся в покраске стены и облезлый потолок. С явной неохотой возвратился он на сей раз из сумрачного средневековья, с ощущением какой-то потери оставил страшную поляну в Шатуанском лесу. Саша посмотрел на часы и подумал, что горазд же он спать, — шесть с лишним часов пролежал лицом на разбросанных по столу листах перевода, сделанного профессором Стародумцевым и набранного на компьютере умницей (так, кажется, изволил выразится сам Милентий Григорьевич) Наташей.

Саша поднялся и посмотрел на блюдце, ветчина исчезла, а на полу рядом с блюдцем лежала какая-то смятая и засаленная не то серая, не то грязно-зеленая бумажка.

«Хорошо, хоть не один из милых сердцу Барбиканыча носков!» — Александр нагнулся и, взяв за краешек, осторожно поднял и, преодолевая брезгливость, развернул оставленную Барбиканычем купюру, с которой на Климова уставился горбоносый президент Линкольн. Старик не утратил склонности к красивым жестам, на сей раз он притащил кормильцу пятидолларовую банкноту.

— Молодец, крысевич, — похвалил Старика Климов. — Напал на жилу? Разрабатывай! Продолжай в том же духе, и мы с тобой будем неплохо жить, лично ты будешь есть исключительно деликатесы!

Приободренный поступком Барбиканыча, Саша смело направился к холодильнику и, открыв банку, отвалил Старику его честную треть. Остальная часть ветчины по праву принадлежала Ушакову, которого уже с полными на то основаниями — половина одиннадцатого утра — можно было будить.

Однако, с чего-то вдруг решив, что в его жизни теперь наметился перелом к лучшему, Климов отправился в ванную, где тщательно, насколько это оказалось возможным при отсутствии горячей воды, побрился. Ушаков в комнате не подавал признаков жизни, и Саша, подумав, что, проснувшись, друг захочет есть, отыскал в ящике стола более или менее сносный, не самый рваный целлофановый пакет и отправился в ближайший гастроном за снедью.

Барбиканычевого отдарка, условно оцененного Сашей в двадцать пять тысяч «деревянных», хватило на то, чтобы купить упаковку датской копченой колбасы а ля салями (как называл этот продукт сам Климов), десяток яиц, длинный «французский» батон и бутылку подозрительного коньяка, на этикетке которого значилась давно забытая цена — «восемь рублей, без стоимости посуды».

Осталась лишь мелочь, которая, когда Саша ссыпал ее в карман пиджака, провалилась в прорванную ключом от гаража (этакий штырь с насечками) дырку. Александр, чертыхаясь, достал оттуда «медяки» и переложил их в другой карман.

Принеся домой свою добычу и обнаружив, что Ушаков продолжает дрыхнуть, Саша засунул «коньяк» в холодильник и отправился на кухню готовить яичницу с салями, что при полном отсутствии каких-либо жиров было не так уж просто сделать. Заваренный еще для Стародумцева чай выглядел вполне сносно и довольно приятно пах, так что с заваркой можно было не возиться. Посчитав на этом приготовление завтрака завершенным, Климов с чувством глубокого и полного удовлетворения, столь свойственного советским людям, к числу которых они с Ушаковым, как и все прочие граждане, честно принадлежали большую и лучшую часть жизни, отправился в комнату будить засоню, решив задать ему вопрос, мол, не подать ли завтрак в постель.

Александр решительно распахнул дверь в комнату и, шагнув к кровати, остановился, чуть было не лишившись чувств от неожиданности. Он с трудом сдержал подкатившую к горлу тошноту и не в силах выдержать вида направленных в потолок остекленевших глаз друга отвернулся. Схватившись за стену, Климов сделал носом глубокий вдох, с трудом удерживаясь на ватных ногах. Немного придя в чувства, Саша заставил себя вновь посмотреть на распростертого на кровати Лешку, горло которого представляло собой сплошное кровавое месиво.

Отдышавшись после очередного спазма, Александр, стараясь не смотреть на кровать, где лежал мертвец, бегло окинул взглядом комнату. Вся мебель и предметы, стоявшие на ней, находились на своих местах, но в расположении их чувствовалась какая-то странная, уловимая только внимательным хозяйским взглядом неправильность.

Присмотревшись к журнальному столику, Саша понял, что с того кто-то зачем-то смахнул часть толстого слоя пыли. В дневном свете контраст между запыленной и чистой частями поверхности был очень заметен. Подсвечник и некоторые другие предметы тоже, совершенно очевидно, кто-то трогал. Климов распахнул шкаф, в котором всегда творился такой жуткий беспорядок, что, порывшись в вещах, — невозможно было воссоздать его снова. Так и есть. Все вроде бы лежало так, да не так.

«Кто-то похозяйничал тут, и надо думать, что не вор», — решил про себя Климов, набирая «02».

* * *

Допрос продолжался, наверное, уже часа полтора, а может быть, и больше, и шел, точно набирающий высоту самолет, — по спирали. Оперативник, на сей раз из родимого Центрального «околотка», где Климов, к своему удивлению, попал в главные подозреваемые по делу об убийстве Ушакова, оказался ну прямо-таки братом-близнецом своего коллеги — капитана Нестерова.

Речь тут, правда, шла, не о внешнем сходстве: если Нестеров был мужчиной крупным, то Опокин, который теперь допрашивал Климова, наоборот, — невысоким худым и щупловатым. Помятый пиджак висел на нем, как на вешалке. Маленькие черненькие глазки сверлили Климова, будто их обладатель непременно хотел пробуравить Сашин череп и ввинтиться в глубины мозга, где, как оперативник, очевидно, был уверен, скрывалась правда, которую задержанный не желал открывать правосудию, надеясь тем самым его карающей руки избежать. Остренький, похожий на птичий клювик нос только усиливал это впечатление.

В остальном все совпадало. Опокин чередовал вежливость с грубостью, предложения «подумать» с наскоками и требованиями «понапрасну не раздумывать», а выкладывать всю правду-матку в глаза. Опокин был, само собой разумеется, капитаном. Ну и нет никакой необходимости говорить, что в лексиконе его присутствовало ключевое для всех работников милиции выражение «возбужено уголовное дело».

Такая ситуация стала для Климова за последнее время просто привычной, с той только разницей, что раньше Саше не приходилось обнаруживать у себя на кровати труп своего лучшего друга. И для Климова это отличие было существенным. Он не мог бы сказать, что смерть отчима и его любовницы, не вызывала в нем желания узнать имя убийцы, но в данном случае Саше хотелось не только знать, кто оборвал Лешкину жизнь, но и, если представится такая возможность, самому своей рукой покарать злодея. А что получалось? Получалось, что его же и обвиняли в убийстве друга.

Он не валял дурака, как во время второй своей принудительной встречи с Нестеровым. Саша