Последний автобус домой - Лия Флеминг

Тут появилась мисс Уиллоу и забрала Конни знакомиться с заведующей. Мисс Холройд оказалась вылитой Хэтти Жак[60], из которой, словно из воздушного шарика, выпустили воздух. Вместе обе дамы – одна высокая, другая низенькая – наводили на мысли о белье, вывешенном на просушку: одна напоминала прищепку, другая сушилку. Конни протянула им свою медицинскую карту и прочие бумаги, содержащие все сведения о ней, кроме имени отца ребенка.

– Кто ваши родители? Чем они занимаются?

– Солдат и медсестра, но они умерли, – ответила Конни. Что-то внутри ее сопротивлялось, она не готова была раскрыть перед ними всю свою жизнь. Казалось, это не она сидит сейчас как провинившаяся школьница, а ее двойник: Констандина Пападаки.

– Как я понимаю, вы еще не решили, что будете делать с ребенком, – проговорила мисс Холройд, проглядывая ее бумаги от доктора Ширлинга. – Что вы надумали?

Вопрос был справедливый, но Конни была начеку.

– Я планирую продолжить образование, хочу учиться в университете, если получится, – с достоинством ответила она.

– А ребенок? Кто будет смотреть за ним? – не отступала заведующая.

– Пока не знаю, – ответила Конни, начиная уставать от расспросов.

– При нашем попечительском совете есть христианский фонд. Мы обязаны подсказать вам разумное решение. Мы должны ознакомить вас со всеми необходимыми расходами и должны следовать предписаниям, согласно которым мы предоставим вам шесть недель на принятие решения. Мы верим в то, что каждый рожденный ребенок должен иметь право на наилучшую жизнь для себя. Это тяжкое бремя – поставить на ребенка клеймо незаконнорожденного, когда сотни хороших людей мечтают о том, чтобы подарить ему настоящий дом и семью. Вы должны решать, исходя из интересов того невинного младенца, которого вы сейчас носите. А не из ваших личных интересов. Ребенку нужна мать и нужен отец, тогда он вырастет здоровым и успешным.

«Вообще-то у большинства девчонок, которые росли рядом со мной, никаких отцов в окрестностях не наблюдалось. Но не спорить же сейчас с заведующей? Да и сил нет что-то доказывать. Какой же абсурд все это…»

– И есть семьи, где будут особенно рады ребенку с теми преимуществами, какие вы сможете ему дать, – продолжала заведующая.

Озадаченная, Конни взглянула на нее вопросительно.

– Вы, насколько можно судить, умная девочка, и отец, вероятно, тоже студент…

– Моя мать была гречанкой. А отец ребенка – поп-певец, – ответила Конни, надеясь, что эти аргументы заставят их от нее отвязаться.

– Никто не подумает, что от этого мог быть какой-то вред плоду, – возразила заведующая. – Есть ли вероятность, что вы помиритесь с отцом малыша?

Конни покачала головой.

– Нет, это теперь только моя ответственность.

– Значит, вам тем более надо проявить благоразумие и позволить усыновить дитя, – настаивала заведующая. – Мы можем забрать его сразу после рождения, или же вы можете пожить с ребеночком две недели и принять решение после. Если вы подпишите бумаги об усыновлении, то тянуть эту агонию не придется. В этом случае не следует слишком привязываться к ребенку.

Нет, она не желает все это слушать!!!

– Я буду рожать здесь?

– Боже милостивый, конечно, нет! Вы, как и все, отправитесь в местный родильный дом, это специальное отделение в нашей больнице, где вы родите и где за вами будут наблюдать специалисты. После вы сможете провести там в палате положенные десять дней, а затем вернуться сюда и все обсудить с представителями органов опеки. – С этими словами она наклонилась и протянула Конни бумаги с правилами распорядка, которые требовалось подписать.

– Мы надеемся на ваше примерное поведение. Никаких алкогольных напитков нигде на нашей территории. Никаких посетителей мужского пола. Все гости – по предварительному разрешению, никаких телефонных звонков без спроса. По воскресеньям церковь. Вижу, вы написали, что исповедуете греческое православие. Мы не проводим служб для иностранцев. Если вы хотите что-то конкретное, об этом надо договориться заранее. Для наших девушек в дородовом отделении есть нетяжелые обязанности по кухне и по уборке. Если вы все-таки решите вернуться сюда с младенцем, приготовьтесь к тому, что вам с ним придется справляться одной. Я надеюсь, вы приготовили все необходимое для малыша, каждый предмет в двух экземплярах. Ребенок – это не игрушка, не кукла. У них бывают разные необоснованные запросы. Реальная жизнь ставит перед нами трудные задачи. Она разделяет овец от коз, перепуганных неженок от истинных матерей. Мне не кажется, что вы готовы ко второму – что вы готовы стать матерью.

Конни откинулась на спинку стула, чувствуя свое бессилие перед этими здравыми доводами. Да, этот приют – просто образец эффективности, но где же сострадание? Девушки приходят сюда, в положенный срок разрешаются от бремени, закладывают в ячейку и передают это ненужное им бремя следующему владельцу, уступая свое место новеньким…

Она должна будет либо забрать ребенка с собой, либо просто уйти. Какой же страшный выбор ей предстоит. И особенно размышлять над ним будет некогда – со всеми этими обязанностями по приготовлению еды, уборке, стирке, медосмотрам, молитвами перед едой и принудительным отдыхом…

На секунду Конни показалось, что она сейчас соберет вещи и первым же поездом бросится в Гримблтон, и пропади он пропадом, этот их образцовый приют! Но у нее не было сил шевелиться.

Молодые мамочки обсуждали, как прошли их роды, сколько швов им наложили и когда они должны будут покинуть это прибежище. Все остальные ждали своей очереди вступить в этот клуб, хорошо понимая неизбежность предстоящих событий. Они сидели, разбившись на маленькие группки, и неторопливо пили чай. Все это производило странное впечатление: словно ты оказался в школе-пансионе, наводненной растолстевшими вдруг ученицами. Дорин выложила ей все, что знала о соседках по комнате.

– Эвелин загуляла с негром с Ямайки. Вообще-то она училась в школе для малолетних преступников, но ее мама, может, и пустит ее теперь домой. Джун у нас медсестра, тоже умная, как и ты. Она собирается оставить ребенка себе, если, конечно, у нее хватит духу явиться домой к папочке. Шейла обручена, но ее мать не даст разрешения на свадьбу, пока ребенка не усыновит какая-нибудь другая семья. А если она оставит ребенка себе, то и свадьбы не будет, и из дома ее выгонят. Вот и что ей остается? Понятно, она не хочет вдрызг рассориться с мамой. Так что они не хотят, чтобы кто-нибудь узнал о том, что их дочь здесь.

– А ты? – И Конни вопросительно взглянула на Дорин. Она кажется такой юной!

– А меня изнасиловал один тип на ярмарке. Он работает на аттракционах. Сегодня здесь, завтра там. Мои братья пытались отловить его, но он удрал. И оставил меня с пузом.

До чего же легко разговаривать с этими девчонками, хоть они все и такие разные. Все они попали в одну передрягу.

– Я тоже хочу оставить ребенка себе, – сказала Конни.

– Ну да, тебе это больше подходит, чем мне, – ответила Дорин, разглядывая ее стопку книг. – А морщины от чтения разве не появляются?

За ужином Конни села рядом с Джун. Они были приблизительно одного возраста. Джун казалась невзрачной, но в ней чувствовалась внутренняя сила и страсть, она напомнила Конни ее любимую героиню Эмили Бронте. Родители Джун принадлежали к плимутским братьям[61], и та рассказала ей свою печальную историю первой любви.

– Я думала, это любовь всей моей жизни, а оказалось, он не готов к долгим отношениям. Он учится на врача, так что предложил мне сделать аборт. Хотел отвезти меня ночью к ним в операционную. Договорился со своим однокурсником, что тот сделает мне выскабливание. Да только как же я могла избавиться от живого существа? Ну, а теперь он встречается с кем-то другим.

Конни согласилась, что это тяжелый выбор и что она не знала бы, как поступить, окажись она в такой ситуации, к тому же это противозаконно. Она просто понимала, что следует смотреть правде в лицо, увидеть все до конца, как оно есть, – как это видит Джун. Да, и что тогда?

Какая же печальная у них собралась команда! Но дни шли, и они черпали силы друг в друге, складывали, перебирали свои сумки, приготовленные для родильного дома: гигиенические марлевые прокладки, послеродовые; подгузники; пеленки; тонкая ночная рубашка; кофточки и пинетки; чепчики и шапочки; тальк и рыбий жир; комбинезончик и покрывало для коляски. Конни решила, что у ее ребенка все должно быть самое лучшее, и очертя голову доказывала это себе, растратив все деньги, что отправлял ей Невилл.

Только потом она сообразила, как же глупо было с ее стороны заходить в магазин, изображать замужнюю даму и покупать самые дорогие вещи только лишь для того, чтобы на несколько минут потешить себе душу. Теперь у нее в кошельке ничего нет, только пара монеток для телефона.

В субботу вечером Конни сидела, погрузившись в «Мидлмарч», Джун читала доктора Спока и время от времени цитировала что-то из его рекомендаций по воспитанию детей. Эвелин ковыряла спицами, пытаясь связать разноцветную шапочку. Шейла писала очередное письмо жениху – она писала ему каждый день, умоляя его сбежать в Гретна-Грин[62] вместе с их малышом. А у Дорин еще ничего не было готово. Несколько раз ее навещала мать, измученная маленькая женщина с покрытой шарфом головой, перед собой она держала сигарету, словно отгоняла ею сглаз.