Синий мир - Роберт МакКаммон

По «Ночным пластунам» пошла рябь, они начали таять. Сквозь их тела я видел языки пламени, пожиравшего горящие машины. Фигуры сделались прозрачными, заплавали в размытых контурах. В мотеле «Приют под соснами» Прайс проснулся слишком быстро, понял я; продолжай он спать, порождения его кошмаров положили бы конец всему этому там же, во флоридской гостинице. Они на моих глазах убивали Прайса… быть может, они играли финальную сцену с его позволения — лично я думаю, что он, должно быть, давным-давно этого хотел.

Прайс содрогнулся, изо рта вырвался полу-стон, полу-вздох.

Прозвучавший чуть ли не как вздох облегчения.

«Ночные пластуны» исчезли. Прайс больше не шевелился.

Я увидел его лицо. Глаза были закрыты, и я подумал, что он, должно быть, наконец обрел покой.

5

Шофер грузовика, перевозившего бревна из Мобила в Бирмингем, заметил горящие машины. Я даже не помню, как этот парень выглядел.

Рэя изрезало стеклом, но его жена и ребятишки были в порядке. Я хочу сказать, физически. Психически — не знаю.

Черил на некоторое время отправилась в больницу. Я получил от нее открытку с изображением моста Голденгэйт. Она обещала писать и держать меня в курсе своих дел, но я сомневаюсь, что когда-нибудь получу от нее весточку. Лучшей официантки у меня не бывало, и я желаю ей удачи.

Полиция задала мне тысячу вопросов, но я всякий раз рассказывал свою историю одинаково. Позднее я выяснил, что ни из стенок машин, ни из тела Денниса ни пуль, ни шрапнели так и не вытащили — в точности, как в случае с кровавой баней в мотеле. Во мне пулю тоже не нашли, хотя ключицу переломило аккурат пополам.

Прайс умер от обширного кровоизлияния в мозг. В полиции мне сказали, что впечатление было такое, будто у него под черепом что-то взорвалось.

Закусочную я закрыл. Жизнь на ферме — славная штука. Элма все понимает, и разговоров на известную тему мы не ведем.

Но я так и не показал полиции, что нашел, а почему, и сам толком не знаю.

В суматохе я подобрал бумажник Прайса. Под фотографией улыбающейся молодой женщины с ребенком на руках лежала сложенная бумажка. На этой бумажке стояли четыре фамилии.

Рядом с одной Прайс приписал: ОПАСЕН.

«Я уже нашел четырех других вьетнамцев, которые умеют делать то же самое», — сказал тогда Прайс.

По ночам я подолгу сижу, гляжу на те фамилии с бумажки и думаю. Ребята получили дозу этого говенного «дергунка» на чужой земле, куда не шибко-то рвались, на войне, обернувшейся одним из тех перекрестков, где кошмар встречается с реальностью. Насчет Вьетнама я теперь думаю иначе, потому как понимаю, что самые тяжкие бои еще идут — на фронтах памяти.

Однажды майским утром ко мне в дом явился янки, назвавшийся Томпкинсом, и сунул мне под нос удостоверение, где было написано, что он работает в «Ассоциации ветеранов вьетнамской войны». Говорил он очень тихо и вежливо, но глаза у него были почти черные, глубоко посаженные, и за время нашего разговора он ни разу не моргнул. Он выспросил у меня все о Прайсе; казалось, ему по-настоящему интересно выудить из моей памяти все подробности до единой. Я сказал, что рассказ мой в полиции и добавить мне нечего. Потом я пошел ва-банк и спросил у него про «дергунок». Он эдак озадаченно улыбнулся и сказал, что отродясь не слыхивал о химическом дефолианте под таким названием. Такого вещества нет, сказал он. Как я уже говорил, он был очень вежлив.

Но мне знакомы очертания пушки, засунутой в наплечную кобуру, — Томпкинс нацепил ее под свой льняной полосатый пиджачок. Да и ассоциацию ветеранов, которая хоть что-то знала бы о нем, я так и не нашел.

Может, надо было отдать этот список полиции. Может, я еще так и сделаю. А может, попытаюсь сам разыскать этих четверых и найти какой-то смысл в том, что они скрывают.

Не думаю, что Прайс был злым человеком. Нет. Он просто боялся, а кто же станет винить человека в том, что он бежал от своих кошмаров? Мне нравится думать, что под конец Прайсу хватило храбрости встретить «Ночных пластунов» лицом к лицу и что, совершая самоубийство, он спасал наши жизни.

Газеты, конечно, настоящей версии так и не получили. Они назвали Прайса ветераном-«вьетнамцем», который свихнулся, убил во флоридском мотеле шесть человек, а потом в заправочной станции «У Большого Боба» угрохал в перестрелке сотрудника управления службы дорожного движения штата.

Но я знаю, где похоронен Прайс. В Мобиле продают американские флажки. Я жив и мелочи мне не жалко.

А потом придется выяснить, сколько храбрости у меня.

Булавка

Я сделаю это.

Да. Сделаю.

Я держу булавку в руке; сегодня вечером я собираюсь заглянуть во внутреннее солнце.

И тогда, когда я до краев буду полон ослепительным сиянием и жаром, когда мой мозг заполыхает таким пожарищем, что хоть звони во все колокола, я прихвачу в «Макдональд» на углу свой винчестер, и посмотрим, кто что кому скажет.

Вот, пожалуйста, разговариваешь сам с собой. Так здесь больше никого нету, с кем же мне разговаривать? Нет, нет; здесь моя подружка. Вот она, у меня в руке. Да ты знаешь. Булавка.

У меня есть остренькая подружка-невеличка. Ты только взгляни, как блестит это крохотное острие. Она — Булавка — завораживает. Она говорит: смотри на меня смотри долго и внимательно и увидишь во мне свое будущее. Очень острое будущее, и в нем — боль. Булавка лучше Бога, потому что Булавку я могу держать в руке. Бог где-то терзается и стонет в тишине… где-то там, наверху. Высоко-высоко за потолком. Черт, трещина, а я и не знал. Неудивительно, что этот паскудный потолок в этом месте протекает.

Ну, так. Джонни — нормальный парень. В смысле, стрелять в него я не стану. Он в порядке. Остальные… бац, бац, бац, ровно две секунды — и все в этой лавочке покойники. Мне не нравится, как они захлопывают рты, когда я прохожу мимо, точно у них есть секреты, которые мне знать не положено. Как будто у человека могут быть секреты, если он целый день возится с машинами, чинит тормозные колодки да клеит шины, и под ногти ему забивается такая грязюка, что не отмоешь. Хороши секреты! А вот Булавка… у Булавки секреты есть. Сегодня вечером я узнаю их и поделюсь своим знанием с людьми на углу, с теми, кто жрет гамбургеры в безопасном, надежном мире. Держу пари там крыша не течет будь она неладна я заставлю ее потечь всажу пулю навылет ну так.

Я потею. Тут жарко. Подумаешь, новость — вечер-то летний.

Булавочка, ты такая хорошенькая, аж слеза прошибает.

По-моему, фокус в том, чтобы не моргать. Я слышал про таких, кому уже случалось делать это. Они видели внутреннее солнце и выходили сияющие, светозарные. Здесь у меня всегда темно. В этом городе всегда темно. По-моему, им требуется немного солнечного света, как думаешь?

Вообще-то с кем это ты беседуешь? Я, сам, с собой. Вместе с Булавкой выходит четверо. Черт возьми, можно бы сыграть в бридж, если б была охота. Лукас любил играть в бридж; любил жульничать и по-всякому обзываться да все равно что еще тут делать? О, эти белые-белые стены. По-моему, белый — цвет Сатаны, ведь у него нет лица. Я видел по телевизору проповедника-баптиста и на нем была белая рубаха с закатанными рукавами. Он говорил подходите поближе по проходу ну давайте давайте подходите пока можно и я покажу вам дверь в Царствие Небесное.

Это большая белая дверь, сказал он. Сказал и улыбнулся да так улыбнулся о я-то знал просто знал что на самом деле он говорит ты смотришь меня верно Джои? На самом деле он говорил: Джои ты же все знаешь о больших белых дверях не так ли ты знаешь что когда они с размаху захлопываются слышно как щелкает задвижка и бренчит в замке ключ и ясно что эта большая белая дверь уже не откроется пока кто-нибудь не придет и не откроет ее. Когда она закрывалась открывалась она всегда очень нескоро.

Я всегда хотел стать звездой. Как в кино или по телеку, кем-нибудь важным, чтоб вокруг было полно народу и все они кивали бы и говорили да-да как верно вы очень разумно рассуждаете. Вид у них всегда такой, будто они знают, куда идут, а еще они вечно торопятся туда попасть. Ладно, я тоже знаю, куда сейчас пойду. Прямиком на угол, туда, где золотые арки. Выгляни из окошка, их видать. Вон, машина к ним заворачивает. Субботний вечер, народу будет полно. Яблоку негде упасть. У моего винчестера семизарядный магазин. Рифленый черный орех. Атласная полировка. Резиновая накладочка на прикладе. Весит он семь фунтов — хороший вес. И запасные пули у меня тоже есть. Субботний вечер, полно народу. Вечер встреч, о да я надеюсь она там эта девчонка ну знаешь та что водит синий «Камаро» у нее длинные светлые волосы и глаза как брильянты. Брильянты твердые, но всадишь в такой брюлик пулю — и он сразу мягчеет.

Не станем мы про нее думать, Булавочка, верно? Не-е! Ежли она там — это Судьба. Может, в нее я стрелять не стану, и она увидит, что я славный парень.