Миры Роджера Желязны. Том 6 - Роджер Желязны

Лурин не вырывала своих рук из его рук. Но сидела как каменная. Если бы не тепло ладоней, он бы решил, что держит покойника — до того она была неподвижна, зажата. Наконец ее неестественная, покойничья окаменелость вызвала в нем невольную брезгливость — и он отпустил ее руки.

Она сразу же занялась недопитой чашкой кофе. Внешне ее движения были исполнены покоя.

— Что я вам скажу, — произнесла Лурин ровным голосом, — никто из нас не сомневается, что председатель Комитета по разработке новых видов энергии Карлтон Люфтойфель действительно существовал. Но он был человек. Просто человек. Никакой не Бог.

— Это была лишь оболочка человека, видимость человека, — сказал отец Хэнди. — Сотворенная Господом. По образу и подобию Его, если использовать вашу христианскую терминологию.

Она молчала. Ей было нечего возразить.

— Дорогая моя, — сказал отец Хэнди, — верить в устарелые догматы Ветхой Церкви — значит бежать от правды. Бежать от настоящего. Это мы, наша церковь пытается жить в настоящем, в этом мире, смело взирать в лицо происходящему и бесстрашно оценивать происшедшее. Мы честны перед собой. Да, говорим мы, все живое находится в руце безжалостного, злобного божества, которое не успокоится, пока не сотрет нас с лица Земли: одного за другим, одного за другим — или всех скопом. Но чтоб никого не осталось! Было бы славно верить в Бога смерти, но, увы, увы…

— А может, Бог смерти и существует! — вдруг перебила его Лурин.

— Это кто же? Плутон? — рассмеялся отец Хэнди.

— А ну как Господь разрешит нас от мук? — спросила она твердым голосом. — Я попробую найти такого Бога в христианской церкви. Как бы то ни было…

Она быстро стрельнула глазами в сторону священника — такая маленькая, решительная и миловидная, — и заранее покраснела, прежде чем произнести то, что произнесла:

— Не желаю я обожествлять психопата и бывшего высокопоставленного чиновника. Это то, что я называю неразумием. Это… — Лурин взмахнула руками, ища нужное слово. Потом закончила тихо, будто саму себя пыталась убедить: — Это неверно.

— Однако он живет, — сказал отец Хэнди, — и это факт.

Она подняла на него растерянные и полные грусти глаза.

— Как ты знаешь, — продолжил священник, — мы намерены поместить на фреске в церкви Его портрет. И для этого посылаем иконописца, талантливого художника, дабы он нашел Его. В нашем распоряжении есть карты… Да, можешь назвать это крайне прагматичным подходом в делах религиозных. Абернати так и заявил мне однажды. Но скажи мне пожалуйста, что он прославляет? Ничто, фук! Докажи мне обратное!

Отец Хэнди с силой ударил кулаком по столу.

— Ну, — нисколько не оробев, ответила Лурин, — может, все это…

— Прелюдия? Прелюдия к истинной жизни, которая грядет? Да ты сама-то всерьез веришь этому? Послушай, голубушка, апостол Павел верил, что Христос вернется на Землю еще при его жизни, что «царство Божье» на Земле наступит уже при нем — то есть в первом веке нашей эры. И оно что, наступило?

— Нет, — выдохнула девушка.

— Все, что ни писал, ни говорил и ни думал апостол Павел, — все зиждилось на заблуждении. А вот мы строим свою веру на фактах. Нам достоверно известно, что Карлтон Люфтойфель представлял на Земле Господа — и явил нам истинную сущность Бога, которая оказалась ужасной, мерзкой. Тому свидетельство во всем, что тебя окружает, — в каждой горсти праха, в каждой развалине. Четырнадцать лет своей жизни ты наблюдаешь проявления черной натуры Господа. Кругом только мерзость, мерзость и мерзость! Был бы у нас тут хоть один психиатр, он бы тебе открыл глаза, он бы сказал, чем ты занимаешься. То, что ты делаешь, называется бегством от реальности!

Отец Хэнди замолчал, обессиленный своей речью.

— А спать ей приходится — с Сэндзом! — ввернула Или.

Ответом ей было молчание. Ведь то, что она сказала, — тоже голый факт. Факт — это существенность, ее словом не отодвинешь не скроешь. Факт можно опровергнуть только большим фактом. Ни Лурин Рей, ни Ветхая Церковь таким фактом не обладают. У них лишь набор красивых слов, вроде «вечеря любви», «всепрощение», «милость», «вечное спасение».

Отец Хэнди веско сказал:

— После того как человек пережил оружие массового уничтожения, глобальную рассредоточенную бомбу и прочие прелести, он более не может доверять просто словам и жить одними словами. Понятно?

Лурин кивнула. Выглядела она потерянной, смущенной и очень несчастной.

Глава 3

Во время войны было произведено изрядное число различных наркотических веществ поражающего действия. Во всеобщем послевоенном хаосе кто-то где-то отыскивал остатки этой дряни. Питер Сэндз проявлял живой интерес к подобным наркотическим веществам, потому что они — или хотя бы некоторые из них — обладали кое-какими достоинствами, даром что создавались как оружие против врага: лишали человека воли, нарушали пространственную ориентацию, дурманили сознание и т. п.

Уж как там на самом деле — неизвестно. Однако Сэндз верил, что если обращаться с подобной наркотой осторожно, брать малые дозы, принимать эти яды в особой последовательности, то можно добиться эффекта обычных наркотиков, не рискуя протянуть ноги. Скажем, малые дозы нарушали пространственную ориентацию, но обостряли общую чувствительность, давали чувство полета. Зелененькие метамфеты, ярко-красные таблетки всяческих «…зинов», белые плоские диски кодеина, еще какие-то крохотные желтые фигушки — в зависимости от силы их действия, Сэндз делил их когда пополам, когда на четыре части. У него имелся тайный склад с широчайшим набором наркотиков, о котором он не говорил никому. По мере сбора своей коллекции Сэндз активно экспериментировал.

В глубине души он был уверен, что так называемые галлюцинации, вызываемые некоторыми из этих наркотиков (он не уставал напоминать себе, что годны для употребления лишь некоторые из его находок), — так вот, на самом деле это не галлюцинации, а прорыв в иные слои реальности. Одни из этих слоев его пугали, другие казались вполне приятными.

Как ни странно, ему нравилось попадать именно в пугающие слои реальности. Сам он предполагал, что длительное пуританское воспитание пробудило в нем мазохистские наклонности. Так или иначе, Сэндз предпочитал осторожненько применять те вещества, которые ненадолго швыряли его в царство ужасов. Заходить слишком далеко или оставаться слишком долго он не хотел — достаточно время от времени как бы в щелочку заглядывать в это царство ужасов.

Тут он был в чем-то похож на своего отца. Питер помнил, как однажды, еще до войны, отец опробовал электрошоковую машину в парке аттракционов: бросаешь десятицентовик в щель, берешься за две ручки и начинаешь потихоньку разводить их в стороны. Чем больше разводишь, тем сильней разряд. В итоге определяешь, какое напряжение можешь вынести до того, как отпустишь ручки. Маленький Питер с восхищением глядел на папу — залитое потом лицо натужно покраснело, но он только сильнее сжимает ручки — и расстояние между ними медленно и неуклонно растет.