Игра или страсть? - Элизабет Торнтон

– Пожалуй, мне не стоило этого говорить, – заметила она, не бросая вызов, но осторожно прощупывая путь. – Если тебя это смущает, я больше не скажу.

– Смущает? – Он прикрыл глаза рукой. – Совсем наоборот. Еще никто никогда не говорил мне этих слов. Никто. – Он улыбнулся ей.

– А дедушка? Отец? Бабушка?

– Никто.

Он весело улыбался, и хотя Марион улыбалась в ответ, ей было вовсе не весело. Он только что расширил те три-четыре предложения, которые составляли его биографию, и ей до боли хотелось восполнить то, чего он был лишен.

«Осторожнее, Марион», – предостерегла она себя. Вечное стремление помочь людям в их бедах – одна из ее самых больших слабостей. Некоторые беспринципные типы этим пользуются.

– Уверена, твоя мама говорила тебе эти слова, – тихо сказала она.

– Да, но она умерла, когда мне было всего несколько месяцев, я ее не помню.

– А ты? Неужели ты никому не говорил этих слов? Его взгляд сделался твердым.

– Никогда.

– Ты собираешься сказать их мне?

Веселье слетело с его лица, и он повернулся к ней с выражением, граничащим с болью.

– У нас это не принято. Мы, Фицаланы, не показываем своих чувств.

Марион отметила, что он причислил себя к лагерю Фицаланов.

– Это неправда, – возразила она. – Посмотри на Клэрис. Она без ума от Освальда и ни от кого этого не скрывает.

– Клэрис – женщина, – подчеркнул он.

– Мм. – Она сложила руки на груди и уставилась в пространство.

Он легонько куснул ее в плечо.

– Скажи эти слова еще раз.

– Я скажу, если ты повторишь за мной. – Марион приложила указательный палец к его губам. – Следи за моими губами. Это легче, чем ты думаешь. Я… люблю… тебя.

Он перекатился вместе с ней по кровати и оказался сверху, нe отрывая взгляда, сказал:

– Читай… мои… мысли.

Она сердито посмотрела на него, и он поцелуем стер недовольство с ее губ.

– Ты так нужна мне, – проговорил он, и этого было достаточно, чтобы убедить ее.

Когда Брэнд услышал, что Марион встает с кровати, он чуть-чуть приподнял ресницы. Он не мог вспомнить случая, когда бы испытывал такое удовлетворение и такой душевный покой. Ему не были чужды радости плотских утех, но это другое.

«Я люблю тебя».

Улыбка тронула уголки его рта. Она бы не сказала ему этих слов, если б на самом деле не любила. Она умела слукавить, когда хотела, но в вещах действительно серьезных Марион была прозрачной как стекло.

Дымчатое стекло…

Затуманенное стекло…

Его самодовольная улыбка превратилась в широкую ухмылку. Возможно, он так до конца и не поймет, какие мысли бродят у нее в голове, но все, что кажется непонятным, становится простым, когда они оказываются в постели.

– Ты улыбаешься, Брэнд, или это смертельный оскал? Он открыл глаза. Она стояла над ним со шкатулкой в руках. Одной рукой он схватил ее за ногу и потянул к себе. Она взвизгнула и повалилась на кровать, умудрившись при этом не рассыпать содержимое шкатулки.

– Это важно! – зашипела она, поднимая шкатулку.

– Это тоже.

Брэнд забрал шкатулку и бросил ее на пол, затем приподнялся над Марион.

– Почемуты всегда смотришь на меня таким напряженным взглядом?

– Пытаюсь прочесть твои мысли. Она улыбнулась:

– И?

Он покачал головой:

– Ничего не выходит. Придется тебе выразить их словами.

На мгновение она показалась озадаченной, потом лицо ее смягчилось, и она коснулась ладонью его щеки.

– Я люблю тебя, Брэнд.

Он взирал на нее с забавной серьезностью.

– Докажи это. Читай… мои… мысли. – Он улыбнулся.

Она попыталась встать с кровати, но он пригвоздил ее своим весом и поцеловал с пылкой настойчивостью, от которой у нее захватило дух.

Дыхание их стало учащенным, тела сплелись. Обезумевшие, они вместе устремились навстречу сладостному забвению.

Наконец они смогли поговорить о шкатулке. Они сидели за маленьким столиком перед зашторенным окном.

– Я не знаю, где девочки нашли ее, – сказала Марион, – но это, должно быть, шкатулка Ханны. Не понимаю. Этот хлам совершенно бесполезен. Здесь нет любовных писем.

Брэнд просмотрел письма, особенно те, которые были датированы, и переключил внимание на мелкие вещицы. Марион права, они бесполезны: медная пуговица, пожелтевший от времени носовой платок с монограммой, перочинный нож и ручка.

– Ханна была сорокой, – задумчиво проговорил он. – Она собирала все, что связано с Робертом. – Он взглянул на Марион. – Судя по датам на некоторых записках и квитанциях, мы можем понять, когда началась эта одержимость.

– Одержимость, – тихо повторила Марион. Брэнд пожал плечами:

– Называй это как хочешь. Она была безумно влюблена, вот и все. Смотри. – Он указал на датированную квитанцию за мужскую шляпу. – Она работала у миссис Лав, когда приобрела это. То есть она начала собирать эти вещицы за два года до своего исчезновения.

– Да, но где же письма Роберта к ней?

– Имеется только одно – благодарность за выражение сочувствия. Мои послания портному теплее этого. Другие записки от Роберта адресованы мисс Каттер и камердинеру.

– Должно быть что-то еще.

Брэнд откинулся на стуле и покачал головой:

– Не думаю, что существуют другие письма.

– Тогда почему кто-то вломился в мой дом и пытался украсть их? Неужели они пошли на это ради какого-то хлама?

Он развел руками.

– Не знаю. Марион нахмурилась.

– Да, но у тебя есть какие-то мысли. Он сверкнул улыбкой.

– Это всего лишь размышления, ничего больше. Она вздернула подбородок.

– Я думала, мы занимаемся расследованием вместе.

– Я вспомнил разговор с миссис Лав. Ханна писала письма одному молодому человеку…

– Мистеру Робсону. Брэнд кивнул.

– Который поверил ее словам и не получил в ответ ничего, кроме огорчений. Если кто и писал письма, то Ханна. – Он уставился в пространство. – У нее была склонность к мелодраме, и, думаю, она получила больше драмы, чем рассчитывала.

Они погрузились в молчание, поглощенные каждый своими размышлениями. Спустя некоторое время Брэнд сказал:

– Спроси девочек, где они нашли шкатулку. Это может помочь нам.

– Спрошу, – пообещала Марион. – И спрошу, было ли в ней что-то еще. А ты не хочешь поговорить с Робертом?

– Пока не с чем к нему идти. Кроме того, возможно, Роберт утратил благосклонность. Возможно, кто-то другой захватил воображение Ханны.

– А как насчет твоего отца? – тихо спросила Марион.

– Моего отца? – Он был поражен. – Не считая того факта, что он был практически вдвое старше Ханны, ему бы никогда не пришло в голову сбежать. Здесь его земля. Кроме того, мой отец мертв, а эта история продолжается. Кто-то напал на тебя в Воксхолл-Гарденз и столкнул с лестницы в театре. И не забудь о воре, которому мы помешали в коттедже.