Шолохов - Андрей Воронцов

Михаил нащупал на стуле папиросы, закурил. «Все женщины одинаковы, — подумал он. — Мне казалось: Настя особенная, не устраивает сцен, а вот поди ж ты…»

— «Говорят»… — усмехнулся он. — У нас на Дону бабы говорят, что луна скоро на землю упадет. Громославский такой же атаман, как твой батюшка — помещик. Теперь выгодно жениться не на дочках панов или атаманов, а на дочках партсекретарей. Маруся полюбила меня — и полюбила такого, каким я был, а не такого, каким бы я мог стать. Да ты и сама это, судя по твоим словам, понимаешь. Почему так быстро женился? Здесь, на Дону, молодому казаку можно долго не жениться, бегать по жалмеркам. А начинающему писателю не до гульбищ: он должен цепями себя приковать к столу, чтобы что-то получилось. Как же ему без жены?

— И только-то? Значит, женился ты по необходимости, а любишь меня?

Михаил покосился на нее. «Начинается!» Он ценил свои отношения с Настей за то, что раньше они никогда не задавали друг другу подобных вопросов.

— Нет, я люблю Марусю, — наконец сказал он. — Но тебя я полюбил раньше и… не смог забыть.

— Мне очень важно знать, — Настя накинула себе на плечи простыню и, придерживая ее на груди, села рядом, поджав под себя ноги. — Если бы пришлось выбирать между мной и женой, кого бы ты выбрал? — Она испытующе смотрела ему в глаза.

— Жену и ребенка я оставить не могу, — не раздумывая, бухнул Михаил.

— Спасибо за откровенность. — Она опустила длинные ресницы. — Все эти два года, что мы встречаемся украдкой, я находилась на унизительном положении твоей любовницы только потому, что знала за собой ту давнюю вину, когда опрометчиво отказала тебе. Если бы ты знал, как мучительно мне вспоминать те холодные слова, то, вероятно, твоя обида бы уменьшилась.

— Никакой обиды я на тебя не держу. Что, ты обязана была за меня выходить?

— Значит, я добилась своего, — с неуловимой горечью в голосе сказала она. — Ты простил меня, и мы ничего друг другу больше не должны. Но мы в неравном положении. У тебя есть семья, дом. У меня нет ничего. Ты должен знать, что сегодня последняя наша встреча. Я выхожу замуж.

Михаил крякнул, в сердцах загасил папиросу, так что искры полетели.

— Плохая примета была это платье! — воскликнул он. — Не в добрый час я его купил!

— Вот как?.. — холодно удивилась Настя. — Вы жалеете, что потратились на подарок? — вдруг перешла на «вы» она. — Так не извольте беспокоиться, оно ваше: мне, будучи чужой невестой, брать его от вас нельзя.

— Да при чем тут «потратился»? — досадливо махнул рукой Михаил. — Похожее платье я видел на этой злосчастной Лиле Брик, которая веревки вьет из поэта Маяковского! Она сама по себе дурная примета, из тех баб, про которых говорят: порчу наводит. Ну, вспомни: «Вошла ты, резкая, как «нате», муча перчатки замш, сказала: «Знаете, я выхожу замуж»». Так оно и вышло, будь она неладна! Хотел выщелкнуться перед тобой, что, дескать, моды знаю… Выщелкнулся…

Настя молчала. На глаза ее навернулись слезы.

— Что же мне делать? — наконец с грустью молвила она. — Мне тяжело, одиноко, и если бы ты сегодня протянул мне руку, сказал: «Она твоя», с этим замужеством было бы покончено навсегда… А так… Что же мне, всю жизнь встречаться с тобой тайком? Потом ты меня разлюбишь или вернешься совсем к жене, а я? Куда деваться мне? Разве я не достойна нормальной жизни, семьи?

— Да нет, ты все правильно решила, — нехотя сказал Михаил. — Только вот смириться с этим сразу трудно. Ты хоть его любишь?

— Люблю я одного тебя. — Настя прижала мокрое от слез лицо к плечу Михаила. — Не было у меня с другими мужчинами той лазоревой степи… Но что же любовь? Она, оказывается, сама по себе, а жизнь сама по себе.

— «А я другому отдана и буду век ему верна», — со злостью процитировал Михаил. — Кто он, кстати, такой? — с некоторым запозданием спросил он.

Настя вытерла слезы краем простыни, улыбнулась.

— Да как и в «Онегине» — офицер, точнее, красный командир. Он уже немолод, но выглядит еще неплохо.

— Красный команди-ир? — Лицо Михаила вытянулось. — Это что же, из старых офицеров командир или, может быть, из новых, коммунист?

— Из новых, коммунист, — кивнула Настя.

Михаил вскочил и, не обращая внимания, что был в чем мать родила, забегал по горнице.

— Коммунист? Это теперь мода у них такая — жениться на дворянках? Как же так? Ты — и коммунист?..

— Что же тут странного? Именно такой человек и сможет обеспечить достойную жизнь мне и моим детям. Бабушка учила меня, что главное в жизни женщины — благополучие ее семьи, и наказывала воспитывать моих детей в этом же духе. «Дворянам не следует плодить нищих», — говорила она. Насколько я знаю, других дворянских девушек учили тому же. В прежние времена я бы, конечно, вышла за настоящего офицера, дворянина, а теперь… Теперь, очевидно, дворяне — это коммунисты с положением.

— Так-так. — Михаил наконец сел на стул, сложив руки на коленях. — И ты полагаешь, что твой партийный командир воспитывался на тех же самых началах, что и ты? Дом, семья, дети? У них жена — товарищ, попутчица. Или — непопутчица, как говорит муж Лили Брик. Они знаешь, сколько раз бывают женаты? И никто их за это не упрекает — теперь разрешено жениться сколько влезет. Почему ты решила, что такой не оставит тебя у разбитого корыта? Почему ты упрямо не хочешь выйти за какого-нибудь хорошего парня, своего сверстника? Твоя бабушка с ее наукой — она сделала счастливым твоего отца?.. — Он запнулся, сообразив, что коснулся темы, запретной в их отношениях. Потерев лоб, чтобы скрыть смущение, он продолжал: — Теперь тебе тяжело, а в замужестве ты можешь оказаться просто несчастна! Ну, представь: ты просыпаешься, молодая, свежая, красивая, а рядом сопит стареющий человек — с дурным запахом изо рта, морщинами, мешочками, животиком…

По лицу Насти пробежала судорога. Она поджала губы, взгляд ее стал твердым.

— Вы это оставьте для своих будущих сочинений, — тихо, но внятно сказала она. — К чему вы это говорите? Если бы вы хотели меня пожалеть, то, я думаю, нашли бы способ получше. Если же вы его не нашли, то не нужно причинять мне боль. А теперь, пожалуйста, отвернитесь, я хочу одеться.

Больше они друг другу ничего не сказали. Настя торопливо, путаясь в крючках, оделась, всеми силами сдерживая подступающие рыдания, и, оставив даже не примеренное платье на спинке стула, а книжку на столе, широким, рвущим юбку шагом пошла к двери. Михаил схватил ее за руку, развернул к себе и крепко обнял. Она, с исказившимся от горя лицом, вырвалась, с неожиданной силой оттолкнув его ладонями, и уже бегом бросилась из хаты.