Генрих IV - Василий Балакин

Париж на баррикадах

Пережив ослепительный миг триумфа при Кутра, Генрих Наваррский на какое-то время, вольно или невольно, оказался на периферии событий, протекавших без его участия. Главная драма разворачивалась в Париже. По мере роста популярности Генриха Гиза неумолимо падал авторитет короля Франции. Желая быть хозяином хотя бы в Париже, Генрих III запретил появляться в городе герцогу Гизу, который тем временем собрал на совет в Нанси своих родственников и приближенных. Прямым вызовом французскому суверену явилось участие в этом собрании Мендосы, посла Филиппа II во Франции. Мнение испанца было в полной мере учтено при выработке «предложений» Генриху III. Это был самый настоящий ультиматум. Прежде всего, дабы окончательно изолировать короля, от него потребовали отправить в отставку многих его приближенных, прежде всего Эпернона. Далее, ради искоренения ереси от него требовали введения во Франции инквизиции. Кроме того, король должен был перейти на сторону Лиги, предоставив в ее распоряжение крепости и дав всевозможные, прежде всего финансовые, привилегии Гизам.

Генрих III внешне невозмутимо воспринял эти ультимативные «предложения». Он по своему обыкновению не спешил с ответом. Бездействие короля Наваррского давало ему надежду на то, что протестантов, по крайней мере в ближайшее время, можно не опасаться. Угроза исходила совсем с другой стороны, от католиков — в частности, парижских кюре, которые, не стыдясь открыто становиться агентами испанского влияния, своими пламенными речами сеяли смуту в народе, без устали нападая на короля и его фаворита Эпернона. Немало хлопот доставляла Генриху III и родная сестра Генриха Гиза, вдовствующая герцогиня Монпансье, поднимавшая общественное мнение против него самого и его миньонов, рассказывая всем, кто хотел слушать, о тайных пороках двора Валуа. Она распаляла страсти, демонстративно бряцая ножницами, которые постоянно носила на поясе, и поясняя, что они предназначены для того, чтобы выстричь «третью корону» на голове у Генриха III, который, будучи королем Франции и Польши, должен теперь обзавестись тонзурой, дабы стать монахом. Герцог Гиз лицемерно осуждал эти эксцессы, уверяя Его Королевское Величество в своей совершенной преданности ему. В действительности же он питал к слабому Генриху III такое презрение и был настолько уверен в собственной победе, что не считал нужным захватывать трон силой, предпочитая, чтобы воля большинства возвела его на престол, тем самым придав государственному перевороту видимость законности.

Иным было настроение так называемого Комитета шестнадцати, созданного герцогом Гизом для осуществления подрывной деятельности — разумеется, в интересах самого же Гиза, закулисно руководившего подготовкой переворота. Согласно полученным впоследствии показаниям члена этого комитета Николя Пулена, заместителя парижского прево, «Шестнадцать» задумали спровоцировать восстание, чтобы сместить Генриха III и затем запереть его в монастыре, как обещала герцогиня Монпансье. Правда, некоторые из них предлагали прикончить короля на месте. Однако Генрих III, заблаговременно предупрежденный предателем (возможно, самим Николя Пуленом, который за звонкую монету согласился быть двойным агентом), принял меры предосторожности, предпочитая не покидать Лувр, охрана которого была усилена. Комитет шестнадцати, почуяв измену, затаился в ожидании прибытия Гиза. Тем временем эстафету подхватила герцогиня Монпансье. В одном из домов на пути в Венсенн, куда собирался на богомолье Генрих III, она поместила нескольких головорезов, которые должны были внезапно напасть на него. Однако и на сей раз заблаговременно предупрежденный король усилил свою охрану, и покушение снова сорвалось.

Наконец, герцог Гиз дал Комитету шестнадцати приказ начинать восстание, снабдив их точными инструкциями. В качестве меры предосторожности, дабы не дать этой горстке буржуа стать хозяевами столицы, он назначил пять полковников, каждый из которых должен был командовать в одном из пяти секторов города. На подмогу им по его распоряжению отправился герцог д’Омаль во главе пятисот всадников. Проинформированный об этих приготовлениях, Генрих III вызвал к себе четыре тысячи швейцарских гвардейцев. Тогда Гиз решил действовать в открытую и, проигнорировав королевский запрет, отправился в Париж. В начале вояжа его будто бы сопровождали всего семь человек, но по мере продвижения его кортеж рос, точно снежный ком, и к Парижу он прибыл уже во главе тридцатитысячного войска. 9 мая он триумфатором вступил в столицу с небольшим эскортом из десяти дворян. Толпа встречавших была настолько плотной, что он с трудом пробирался сквозь нее. Парижане ликовали, и в городе, в котором давно не слышали возгласа «Да здравствует король!», не смолкало громкое «Да здравствует Гиз!».

Герцог мог чувствовать себя настоящим королем Парижа. Однако, не довольствуясь этим, он спешился у дворца Екатерины Медичи, намереваясь нанести ей визит. Побледневшая от негодования королева-мать не потеряла присутствия духа, сказав незваному гостю, что рада видеть его, хотя и предпочла бы, чтобы их встреча произошла при иных обстоятельствах. Продолжая свою лицемерную болтовню о совершенной преданности правящей особе, герцог уверял ее, что готов пожертвовать всем, даже собственной жизнью, ради общественного блага и во славу святой церкви. После того как они подобным образом обменялись любезностями, за которыми таились плохо скрываемые ненависть и угрозы, Екатерина Медичи заняла место в своем портшезе, чтобы отправиться в Лувр. Гиз шел впереди нее, успокаивая бушевавшую толпу. Этой пожилой даме нельзя было отказать в смелости и решительности. Герцог тоже в какой-то мере рисковал, направляясь в королевский дворец, где на каждом шагу попадались швейцарские гвардейцы. У него были все основания опасаться за свою жизнь, но он не подавал вида. Впрочем, если бы покусились на его жизнь или свободу, то неизбежно взбунтовалась бы взвинченная и вооруженная, на все готовая толпа, плотным кольцом окружавшая Лувр.

Король был взбешен бравадой Меченого и готов был расправиться с ним на месте. Однако вмешалась королева-мать, и суверен, подавляя в себе ярость, принял своего опасного противника, который вообразил, что теперь ему позволено всё. В ответ на королевский выговор за нарушение запрета на пребывание в Париже Гиз опять стал расточать уверения в совершенной преданности и лояльности, заявив, что он прибыл в столицу с единственной целью — очиститься от клеветнических обвинений в свой адрес. На это король возразил, что его невиновность была бы очевидна, если бы Париж сохранял спокойствие. Почувствовав, что Генрих III с трудом сдерживается, Гиз предпочел долее не испытывать судьбу и поспешил откланяться, направившись в свой особняк на улице Сен-Антуан. Осознав, наконец, безрассудность своего поступка и опасаясь ночного ареста, он усилил охрану дома прибывшими с ним военными. Король, не теряя времени даром, тоже увеличил численность гарнизона, размещенного в Лувре. Наутро Гиз опять появился во дворце, однако уже в сопровождении четырех сотен дворян, державших под плащами заряженные пистолеты. Во второй половине дня он нанес визит королеве — матери, где опять встретил Генриха III и непринужденно побеседовал с ним. Продолжая выражать показную преданность королю, он побуждал его к искоренению еретиков, вместо того чтобы терпеть их присутствие и даже заключать с ними соглашения. На это монарх возразил, что никто не может ненавидеть еретиков сильнее, чем он, но у него нет возможности собрать против них войско, не имея денег, а лигёры беспрестанно требуют сокращения налогов. Затем он осудил действия парижан, при этом даже намеком не возложив ответственность за происходящее на Гиза, а, напротив, свалив всю вину на иностранцев, в огромном количестве скопившихся в столице. Они договорились незамедлительно провести обход домов для выявления нежелательных элементов и удаления их из города.