Измененное состояние. История экстази и рейв-культуры - Мэттью Коллин

Некоторые считают, что явление под названием «Новый протест» или «Культура DIY» восходит к «Битве на бобовом поле». Образцом для подражания протестующих был бродяга: свободный духом, живущий за пределами удушливого городского общества, отвергающий разрушительную жадность потребительства и претендующий на звание духовного наследника многих поколений странников-анархистов, населявших Британию с самого ее зарождения. Другие полагают, что эра «Нового протеста» началась с антиядерных лагерей 80-х годов в Гринхэм Ком-мон или демонстраций против подушного налога в 1990-м, когда правительство было потрясено массовостью нового союза бунтарей. Но, с другой стороны, мощная энергия культуры DIY, как и рейв-сцена, стала еще одним непредвиденным проявлением пропагандируемых тэтчеристами самостоятельности и предпринимательства.

Катализатором для слияния вечеринок и политики выступило «племя» протестующих под названием Dongas. Когда в 1992 году в Твайфорд-Даун неподалеку от Винчестера явилась строительная бригада, чтобы строить автотрассу на «Территории выдающейся природной красоты», она была встречена разношерстной командой противников: защитников окружающей среды из организаций «Друзья Земли» и «Земля в первую очередь!», встревоженных представителей среднего класса из числа местных жителей и самих Dongas, которые жили прямо здесь, в поле, и имели связи с общиной бродяг. Их протесты напоминали бесплатные фестивали и скорее были похожи на праздник, чем на демонстрацию. Хотя остановить строительство автотрассы им так и не удалось, они заставили правительство задуматься о социальных и экологических последствиях «великой автомобильной экономики» Тэтчер, вынудили потратить 1,7 миллиона фунтов на судебные разбиратель- ства и способствовали пересмотру консервативной программы строительства дорог.

Воодушевленные, театрализованные прямые действия Dongas повлекли за собой возрождение экологической политики. В начале 1994 года сильно возросло число противников билля об уголовном судопроизводстве. Протестующие группы росли как грибы после дождя: через год после Твайфорд-Дауна их было уже около двухсот. Свободное сообщество, объединенная организация, обосновавшаяся в Cool Tan Arts — взломанном офисе выдачи пособий по безработице в Брикстоне, в чьих списках когда-то значился премьер-министр Джон Мейджор, — было создано для того, чтобы связать воедино разные активистские движения. За год у сообщества появилось девяносто отделений по всей стране: билль об уголовном судопроизводстве объединил совершенно разные группы людей, которые теперь, благодаря тому, что законопроект огульно смел всех под одну гребенку, почувствовали себя единым целым. «Билль фактически объединил наше поколение, — говорит Камилла Беренс из Свободного сообщества. — Люди только и ждали какой-нибудь общей угрозы, которая бы их связала, и [министр внутренних дел] Майкл Говард сделал это за нас. Лучшего способа и придумать было нельзя».

Трудно не заметить, как идеи Spiral Tribe о «воссоздании связи с Землей» перекликаются с беспокойством протестующих о том, какое влияние оказывают машины и дороги на экосистему. А еще протестующие заимствовали некоторые стратегические хитрости массовой мобилизации рейв-сцены и использовали в своей деятельности не только мобильные телефоны, видеокамеры и Интернет, но и низкотехнологичные средства связи, такие как «телефонные деревья»[144], фанзины и листовки.

Но, увлекаясь политикой, сообщество бесплатных вечеринок все больше отдалялось от клубной сцены, которая, в свою очередь, становилась еще более мейнстримной и легальной. Процесс популяризации клубов начался еще во времена билля Брайта, и с 1990 года большинство клабберов уютно устроилось в лицензированных клубах, сосредоточив все свое внимание на наркотиках, музыке и моде, и едва ли их связывало что-нибудь большее, чем простое желание получать удовольствие. Правда, некоторые клаб-беры восприняли билль об уголовном судопроизводстве как нападение на их поколение и культуру, но все же многие чувствовали, что главная цель законопроекта — запретить вечеринки, на которые они никогда не ходили, и образ жизни, вести который у них не было никакого желания. Культуру DIY также критиковали за слепой эскапизм и придание большего значения деревьям и полям, чем бедности и проблемам здоровья.

Одна из систем бесплатных вечеринок, лютонский Exodus, предприняла попытку заняться более широкими политическими вопросами, такими как безработица и недостаток жилья, направляя доходы от рейвов в проекты взаимопомощи, взламывая местные здания и превращая их в неформальные помещения для проведения общественных мероприятий и жилищные кооперативы. Их девиз — «Мир, Любовь, Согласие, Борьба» — свидетельствовало более здравом идеологическом подходе, который, правда, привел к преследованиям со стороны местной полиции, рейдам отрядов подавления мятежей, изгнанию из незаконно захваченных помещений и многочисленным арестам — всего их было около пятидесяти. После первых арестов 1993 года у полицейского участка собрались на демонстрацию четыре тысячи лютонских рейверов, требующих освобождения заключенных. История системы Exodus стала еще одним доказательством того, как серьезно воспринималось каждое политическое проявление наркокультуры и как безжалостно такие проявления подавлялись. Радикальная политика и экстази по-прежнему были взрывоопасным соединением.

В состав группы Exodus входили преимущественно люди из рабочего класса, представители разных рас, и на панков-анархистов Crass они были похожи даже больше, чем Spiral Tribe. Их лютонская коммуна, поместье HAZ [145], как и убежище Crass в Эп-пинг-Форесте, была захвачена ими незаконно и полностью перестроена саунд-системой, в состав которой входили бывшие кровельщики, штукатуры, инженеры, строители, заводские рабочие, агенты по продаже недвижимости, студенты, солдаты и заключенные. Коммунальный дух Exodus привлекал все новых и новых людей, это был таинственный магнетизм, который они объясняли социалистическими традициями (их грузовик был украшен красными звездами), но в котором в то же время было и что-то религиозное. «Мы возвращаем себе Божью землю и применяем Божий закон, — говорил представитель Exodus Гленн Дженкинс, бывший машинист электропоезда и фабричный староста профсоюза. — Мы считаем себя борцами за свободу... Наши жизненные ценности просты: настоящая святыня — это жизнь, а не имущество» . Они мечтали о том, чтобы их коммуна положила начало бесконечной революции.

Слияние рейва и политики, по мнению Дженкинса, стало реальным воплощением обычных для хауса красноречивых рассуждений о дружбе и согласии: «Прямое действие — это лучший способ двигаться вперед. Нужно не ждать других, а менять свою собственную окружающую среду. Нас сорок пять. Мы зарабатываем деньги на рейвах, захватываем заброшенные дома, делаем в них ремонт и впускаем туда бездомных. У этой работы есть смысл, мало кто из молодых людей может сегодня вспомнить, когда он в последний раз делал такую осмысленную работу. У многих просто нет возможности. Так что лучше основать свое собственное общество и начать создавать свою собственную жизнь — это вполне возможно, когда группа людей сообща возрождает то, что было потеряно, и постепенно осознает, что мечты осуществимы. И тогда из невежества рождается уважение к себе» (The Guardian, октябрь 1994).

Первый массовый марш партии «Наступления против билля об уголовном судопроизводстве» состоялся в день Первого мая, и тогда впервые объединились для демонстрации участники вечеринок и политически настроенная молодежь — общая численность демонстрантов составила 6000 по данным полиции и 20 000 по оценке организаторов. Настроение у собравшихся на Трафальгарской площади было приподнятое, поскольку саунд-система Desert Storm запустила в колонки, установленные на бронированной машине, хаус-ритмы, и рейверы танцевали в фонтанах, как будто бы на дворе Новый год. Второй марш состоялся в июле, в нем приняло участие от 20 до 60 тысяч человек, но когда демонстранты проходили по Даунинг-стрит, группа анархистов отделилась от общего марша и повисла на воротах, попытавшись их сломать. Следуя освященной веками традиции противоборства полиции и демонстрантов, за неосторожно пущенным камнем последовало нападение конной полиции.

К октябрю настроение у всех было уже не такое радужное. Джон Мейджор предпочел не придавать значения опасениям полицейских, считавших, что билль об уголовном судопроизводстве превратит полицию в политическое орудие в руках правительства, а глава лейбористов Тони Блэр решил, что его партии следует воздержаться от голосования, лишив тем самым законопроект серьезной оппозиции в парламенте (хотя человек сорок лейбористов проигнорировали заявление Блэра и проголосовали против). Адвокат левого крыла Майкл Мэнсфилд возмущался тем, что лидер оппозиции «позволил фашистскому законопроекту почти наверняка превратиться в закон». Блэр посчитал, что правильнее будет сосредоточить свои усилия на попытках исправить некоторые пункты законодательства, и потом с восторгом вспоминал, как челюсть министра внутренних дел Майкла Говарда «отвалилась дюймов на шесть», когда он объявил об этом своем намерении (The Guardian, октябрь 1994). Блэр аргументировал свое решение тем, что такая позиция его партии лишит консерваторов возможности заявить, что лейбористы «слишком терпимы к преступности», хотя его стратегия только подтвердила господствующее мнение о том, что политиков обеих сторон не особенно беспокоят ни гражданские свободы, ни проблемы молодежи.