Прикрой, атакую! В атаке — «Меч» - Антон Якименко

— Поберегли бы себя… Войне скоро конец, а вас посбивают, как куропаток.

Молчат, уставились в землю. А что говорить? Нечего. Истребитель, не умеющий видеть, — не истребитель, мишень. Табаков глядит куда-то мимо меня, ежится, переминается с ноги на ногу — тоже не доблестно вел себя в этом полете. Отстал, не прикрыл командира в бою.

— Стыдно тебе, — говорю Табакову, — два года воюешь. Если бы это случилось на Калининском фронте, когда ты был несмышленышем, можно простить. А теперь непростительно. Сколько вылетов сделал за эти два года? Сотни! Сколько фашистов сбил? Наверно, не меньше десятка. И вдруг отрывается на самом простом маневре, на боевом развороте. Недобросовестный ты, Табаков, легкомысленный.

Обидно Ивану, летчик-то он хброший и человек неплохой, но и мне тоже обидно, и я, раз уж пришлось к слову, напоминаю ему тот случай…

— Я еще раньше заметил твою несерьезность. Помнишь? Когда изучали Як-3…

Непривычно и неприятно было для летчиков: самолет проседал при пробе мотора на больших оборотах. Казалось, что винт вот-вот чиркнет о землю. Подобного не было, когда мы летали еще на Як-1. Что делать? Кто-то додумался, и летчики начали уговаривать техников добавить порцию воздуха в амортизационные стойки шасси. Добавили. Самолет проседать перестал, а стойки при грубых посадках, выражаясь техническим языком, стали лететь, то есть ломаться.

Узнав о «нововведении» летчиков и их боевых друзей, мы с инженером полка собрали всех в класс, чтобы в процессе занятий на научной основе разъяснить экипажам, что к чему. Все это поняли так, как надо, и только Иван Табаков понял совсем по-иному. Он считал, что занятия в классе — пустая трата времени, что это выдумка инженера полка, поэтому всячески их игнорировал и я бы даже сказал — саботировал.

Как-то раз я решил посмотреть, как проходят занятия. Когда я вошел в класс, все летчики внимательно слушали инженера полка. Все, как и положено, если заходит старший, встали, и лишь Табаков как сидел, так и остался сидеть. Оказывается, чтобы не видеть схем, которые объяснял инженер, Табаков, примостившись в уголке на полу, спрятался за спины товарищей и даже закрыл глаза. А чтобы не слышать — уши заткнул пальцами. Под общий смех я его потолкал, он ошалело вскочил, но сразу нашелся и обвинил во всем инженера.

— Вот, товарищ командир, — пожаловался Иван, — вы говорили, надо летать и бить фашистов, а он придумал занятия и целый час пхает нам в уши самолетные ноги…

Я строго предупредил Табакова. Еще бы! Такая недобросовестность! Да вдобавок ко всему — шутовство. Люди в тот день не могли заниматься, они буквально катались со смеху.

— Помнишь? — строго спрашиваю Табакова.

— Не надо, — просит он, — вы за это уже ругали. Нас обступают летчики эскадрильи Саламатина, слушают, стараясь вникнуть в наш разговор. Коротко ввожу их в суть обстановки, пусть учатся, пусть мотают на ус, а то и вправду подумают, что «не с кем помериться силами».

— Вы сбили два самолета, — говорю я Саламати— ну, — но не тешьте себя надеждой, что вы схватили бога за бороду. Просто вам повезло. У вас на пути оказались два слабака, вроде вот этих, Орлова и Шаменкова. Тем, наверное, тоже кричали, что Яки у них в хвосте. А они ничего не слышали и ничего не видели. Поэтому не тешьте себя надеждой, что «немец пошел не тот». В этом бою, что мы сейчас провели, ваши друзья остались живыми совершенно случайно.

Впервые вижу душевный надлом человека. Не усталость, нет. Надлом. Настоящий, бесповоротный…

Будапешт пока что не наш. Бои идут за окраины, кварталы, заводы, дома. Немцы окружены, но они не теряют надежду на помощь извне, со стороны Комарно — Эстергома. На станции Комарно идет разгрузка вражеских войск. Наши планируют налет ночных бомбардировщиков, но немцы прикрыли место разгрузки аэростатами.

— Вам не приходилось сбивать эту технику? — спрашивает командир дивизии. — Нет? Жаль. Но ничего, дело не сложное: она не стреляет. Подумайте, как это лучше сделать, и вылетайте.

Летим. Я и Орлов, Агданцев и Лапшин, Коновалов и Виргинский, Проскурин и Носов. Два звена. Четыре пары. Подходим к станции, смотрим. Аэростаты — двадцать штук — висят этажеркой на высоте до тысячи метров. Как их лучше всего сбивать? Смотрю, приказываю, принимаю решение. Будем ходить по кругу и бить внешние. Так дойдем до середины. Передаю решение летчикам.

Интересное это занятие — сбивать аэростаты. Прицелишься, очередь дашь и огромная неподвижная туша снижается, сплющивается, медленно оседает. Проходит десять минут, и аэростаты спокойно улеглись на земле.

Задание выполнено. Даю команду «Сбор», беру курс на свою территорию. Уже темнеет. И вдруг впереди, значительно выше нас, вижу пару Як-3. Она стоит в вираже точно на нашем пути. Такое впечатление, будто летчики дожидаются нас. Это насторожило меня, неприятно кольнуло. Я оглянулся назад… Точно, двух не хватает. Значит, пара от нас ушла, боевую задачу не выполняла. Кто? Даже не верится: командир эскадрильи Проскурин и летчик Носов.

Где же была эта пара и что она делала? После посадки подзываю к своему самолету Савелия Носова, спрашиваю. Он объясняет:

— Когда вы пошли в атаку на аэростаты, Проскурин развернулся в сторону своей территории, пересек линию фронта и встал в вираж. Я, как и положено, находился рядом с ведущим.

Страшно неприятная вещь у молодого пилота выспрашивать о действиях его командира, боевого и всеми уважаемого летчика, каким я знаю Проскурина. Но Савелий толковый, смышленый летчик, он, как говорится, все прочитал между строк. Он понял суть моего вопроса и понял Проскурина. Савелий пожимает плечами:

— Я думал, что мы выполняем приказ… Подходит Проскурин. Задаю ему тот же вопрос.

Отвечает:

— Я отошел для прикрытия группы и все время вас наблюдал. Потерял только в последний момент, когда вы отходили от станции.

— Ладно, — говорю, — идите.

«Отошел для прикрытия группы…» Но ведь я не приказывал. Наоборот, я поставил задачу всем: уничтожать аэростаты. А если ты принял такое решение, то почему не спросил? И если ты проявил такую полезную инициативу, то надо было держаться не восточнее станции, а западнее, откуда могли прийти немецкие истребители. От кого же ты нас охранял, уйдя на свою территорию?

Так я думаю. Рассуждаю.

Нет, здесь что-то не вяжется, не стыкуется. Вдруг вспоминаю: подобное с Проскуриным было, подобное я уже слышал. Теперь понимаю: Проскурин «терял» свою группу так же, как и сегодня. Но об этом знала только его эскадрилья. Летчики молчали, не решаясь обвинить своего командира в чем-то предосудительном. Все остальные просто не знали: Проскурин возвращался домой вместе со всеми. Кроме того, это была не система — случай-другой.

Неужели Проскурин трус? Не верю.

Утро. Немецкие транспортные самолеты Ю-52 начиная с рассвета пытаются прорваться к своим окруженным войскам. Им надо перебросить оружие, боеприпасы, продукты. Получаем задачу — уничтожить. Сбивать тихоходные самолеты, да к тому же и безоружные — задача несложная. Можно действовать парами, и лучше всего методом свободной охоты, то есть свободного поиска целей. Можно и звеньями, но, принимая решение, я думал о том, что надо проверить Проскурина, а для этого лучше лететь вдвоем, без свидетелей.

Посвящаю напарника в замысел:

— Уйдем за линию фронта, к горам, и там устроим засаду. Предполагаю, что Ю-52 пойдут через ущелье. Задача ясна?

— Ясна, — отвечает Проскурин.

Взлетаем, небольшой доворот, две минуты полета, и вот он, Дунай. На той стороне — противник, на этой наши войска. Идем. Я впереди, Проскурин сзади справа. Под нами береговая черта, середина реки… Внезапно ведомый выходит вперед, пересекая мой курс, разворачивается на свою территорию. Молча иду за ним. Подходим к аэродрому. Проскурин выпускает шасси, идет на посадку. Я — следом.

— В чем дело, — спрашиваю, — что случилось?

— Плохо тянет мотор, — отвечает Проскурин, — винт не переходит на большой шаг.

Смотрю на него. Статный, красивый, грудь в орденах. Чем не летчик? Чем не командир эскадрильи? Взгляд ясный, твердый, на лице ни тени смущения. Плохо тянет мотор?.. А обогнал-то меня легко. И на винт сваливать нечего. Зачем он тебе, большой шаг? Была бы зима, дело другое: летчик манипулирует шагом, чтобы не застывало масло во втулке. А сейчас для чего? Все мне понятно, дорогой капитан, все ясно.

— Ничего, — говорю, — выход найдем. Ты поле— тишь на моем самолете, я на твоем.

Летим, подходим к Дунаю, пересекаем его… А дальше все повторяется так, как и в первом полете: Проскурин обгоняет меня, разворачивается, следует на свою территорию. Черт с тобой, думаю, иди, а я останусь, не срывать же из— за тебя, труса, и этот полет.

Подо мной южная окраина Будапешта. В воздухе никого. Встаю в широкий круг, слежу за ущельем, откуда должны появиться немецкие транспортные самолеты. Слежу, а мыслям тесно в голове…