Философская теология: вариации, моменты, экспромты - Владимир Кириллович Шохин

где о наказании Божьем говорится в прямом смысле: с пророческими текстами, где прямо говорится и о заместительном наказании (прежде всего Ис 53:4–12) и на которые опирается апостол Павел, и с теми прообразами заместительных жертв животных, на которые ссылаются сторонники этого объяснения Искупления. В третьей позиции представляются ценными ссылки Чарльза Талиаферро на библеистов, которые критиковали эти прямые ассоциации. В самом деле, они воспроизводят очень древнее типологическое толкование Библии, требовавшее, ради доказательства сплошной преемственности двух Заветов, в которой не все были уверены, исключения и малейшего зазора между ними, т. е. продвижение доктрины за счет разума[525]. Такое толкование на деле принижает христианского Бога, который отличается от «прообразовавших» Его жертвенных животных уже тем, что, во-первых, пошел на само-пожертвование совершенно добровольно и тем, что, во-вторых, эти животные были только жертвами, а не жрецами. Господство на протяжении более чем тысячелетия теории четырех смыслов Писания, допускавшей любые практически смысловые натяжки, объясняет остаточную популярность «сплошных прообразований» и в современной теологии. Что же касается откровений, полученных Исаией и принятых Павлом, то из них следует то, что Агнец Божий принимает на Себя грехи мира (Ин 1:29), но не то, что Он тем самым замещает Собой грешников, которым положено за них наказание.

Размышляя над тем, почему ни одна из больших версий объяснения Искупления не прошла благополучно «тест», предложенный выше, можно выбрать одну из двух причин. Первая – что сам он был подобран не совсем квалифицированно, вторая – что в них во всех есть что-то общее, что порождает аберрации. Мне, как «разработчику теста», конечно, предпочтительнее принять вторую версию объяснения. И тут скорее всего прав Талиаферро, отмечающий системную ошибку своих коллег в противоестественном отрыве искупления от тех других событийных составляющих спасения, только в единстве с которыми оно занимает свое место в христианской сотериологии. Он совершенно прав в том, что Воскресение является самым главным в Искуплении, но можно добавить, что также без Вознесения и Сошествия Св. Духа оно не может занять свое реальное место. Правда, эта мысль была неоднократно высказана ранее русскими богословами, пытавшимися, пусть и непоследовательно, освободиться из пут сотериологического юридизма. Так, В. Н. Лосский неоднократно обращал внимание на наличие в Писании достаточного количества сотериологических метафор неюридических[526]. На некоторых из них я бы и хотел остановиться не совсем мимоходом.

Метафоры, способные «проходить тесты»

Основных из них три, все они «упакованы» в Евангелиях, и могут быть извлечены оттуда при внимательном чтении. В каждой из них содержится свой образ Христовой победы через самопожертвование, хотя эти составляющие акцентируются не одинаково.

Первый образ – воинский, но не заключающий в себе ничего схожего с договорными отношениями или выкупом. В. Н. Лосский правомерно видел его в вопросе Иисуса в ответ на хулу фарисеев, начавших внушать народу, что Он изгоняет бесов их же силой: «Или, как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного? И тогда расхитит дом его» (Мф 12:48). Следует добавить, что если начальная моральная победа была одержана во время искушения в пустыне, то о завершающей мистической было сказано в прощальной речи, обращенной к апостолам перед Голгофой: «Ныне князь мира сего изгнан будет вон» (Ин 12:31). Однако евангельское время трансхронологично: истину того, что произошло на Голгофе с князем мира сего, должен открыть ученикам Св. Дух после Вознесения (Ин 16:1).

Другой образ – пастырский, которому посвящена отдельная проповедь в последнем из Евангелий: «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый душу свою полагает за овец» (Ин 10:11). Истинное пастырство и заключается в такой ответственности за стадо, что простирается до неизбежной смерти. Здесь образ победы стушевывается в сравнении с только что рассмотренной воинской образностью, а жертвенность является доминантной, хотя на деле в самой этой жертвенности и заключается победа. Но жертвенно-пастырским увещеванием окрашена и притча о злых виноградарях: Хозяин виноградника посылает к ставшим преступными наемникам Сына, который после гибели других слуг (пророков) возвещает им истину ценою жизни о том, кому поистине принадлежит виноградник (народ израильский). То обстоятельство, что она есть у всех синоптиков (Мф 21:33–41, Мк 12:1–9, Лк 20:9–16), свидетельствует о ее значимости в евангельской картине Божественного домостроительства.

Третий образ – врачебный. Ориген был прав, увидев целительный аспект Искупления в притче о добром самарянине, который не только сжалился над путником (олицетворяющим человечество), израненным разбойниками (олицетворяющими бесовскую силу), но, «подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино» (Лк 10:34)[527]. Однако и многочисленные случаи исцелений расслабленных и бесноватых также несут в себе не только буквальный смысл. Наиболее же близким к теме видится рассказ об исцелении Иисусом расслабленного у Овчей купели. К осмысляемому здесь догмату специальное имеет отношение то, что ему не могли помочь исцелиться ни люди, ни даже ангел, который лишь «возмущал» по временам воду, но никак не отвечал за то, кому с ней больше повезет. Другой момент не меньшей значимости в том, что паралич расслабленного происходил от его грехов, что чудо исцеления (после 38-ми лет обездвиженности) его не изменило и что он побежал предавать своего исцелителя за обличение причины своей болезни (Ин 5:3–16). Поступок грешного паралитика (которого Иисус исцелил, прекрасно зная о том, чем это для Него кончится) ровно в такой же мере предвосхищает (и по времени очень близко) предательство Иуды и многих других исцеленных в Израиле, как и воскрешение Лазаря – Воскресение Христово.

Все три метафоры не оставляют для юридизма никакого места, а потому должны быть положены в основание здравой сотериологии, но медицинская значительно меньше, чем другие, осмыслялась. Было общим местом, что Жертва Христова является и целительной, но в глубь этой констатации входили мало. Зато этому помогает сегодняшняя мировая катастрофа в виде правящего миром вируса как оптимально найденной формы его инфернальной глобализации. Действие Христово можно было бы уподобить подвигу Врача, который тáинственным образом, будучи тáинственной главой человеческого рода, ценой своей смерти принял на себя ради человечества все «штаммы» (прошедшие, настоящие и будущие) как последствия человеческих грехов и умер, не выдержав этого яда, а через свое Воскресение дал человечеству такую «прививку», которая гарантирует исцеление каждого без исключения от семени вечной смерти при условии соблюдения духовных мер предосторожности, здорового режима и приема особых «препаратов», среди которых можно было