Апокалипсис XX века. От войны до войны - Андрей Буровский

До того, как коммунисты плотно закрыли границы, то есть до 1924 года, через советскую границу тек ручеек беженцев. Их невозможно назвать белыми: большая часть была совершенно аполитична. Бежали от террора, от ужасов советской экономики. Эти волны беженцев выплескивались из России через Финляндию, Прибалтику, Польшу, Румынию, Англию (из Архангельска).

Через польскую границу уходили солдаты Махно и «зеленых» «батьков», украинские националисты. С ними уходили беженцы — до 30 тысяч человек. Но это эмиграция не белая, а тоже скорее «зеленая».

Согласно данным Лиги Наций, общее число «русских» эмигрантов составило 1160 тыс. Но это включая армян, грузин, украинцев и так далее. Очень быстро эмиграция разбрелась по своим «национальным квартирам». Британская комиссия Д. Симпсона в 1922 году насчитала 863 тысячи русских эмигрантов. Общая же численность «зарубежной Руси» была не больше 1,5 млн человек. Из них за 5 лет 182 тыс. вернулись в СССР.

Юридически эмигранты считались бесподданными и получили «нансеновские» паспорта.

КОМИССИЯ НАНСЕНА

Созванная в Женеве в 1922 году конференция Лиги Наций приняла временные удостоверения личности, заменявшие паспорта для беженцев и лиц без гражданства. Такие удостоверения давались по инициативе комиссара Лиги Наций по делам беженцев Фритьофа Нансена.

Первыми, кто получил «нансеновские паспорта», были примерно 450 тысяч эмигрантов из России. Позже решением Лиги Наций от 12 июля 1924 года нансеновские паспорта получили около 320 тысяч армян, спасшихся от геноцида 1915 года и рассеявшихся по многим странам мира.

Нансеновский паспорт признали 52 страны мира. В эти страны с нансеновским паспортом можно было въезжать.

По словам Владимира Набокова, человек с нансеновским паспортом чувствовал себя «преступником, выпущенным условно», или «ребенком, рожденным вне брака».

Но далеко не все русские эмигранты хотели принимать реальное гражданство. До XXI века дожили люди с нансеновскими паспортами.

ЦЕНТРЫ ЭМИГРАЦИИ

Главный центр эмигрантской жизни был сначала в Берлине, потом в Париже. Другими центрами были Белград, Варшава, Прага, Рига, София, Харбин, Шанхай. В поисках работы и хлеба эмигранты все чаще уезжали за океан в США, Канаду, Парагвай, Бразилию, Аргентину, Австралию. Те, кто выехал за океан или шел на государственную службу, обычно принимали иностранное подданство.

Зарубежная Русь состояла по большей части из культурных слоев русского общества. Рождаемость была низкой, старшее поколение быстро освобождало молодежь от забот о себе. Преобладали мужчины, они часто женились на иностранках. К 1937-му, через 15 лет эмиграции, от примерно миллиона выехавших осталось 500 тысяч.

В культурном отношении эмиграция была необычайно богата: слишком много «сливок» общества оказалось за рубежом.

Мир наградил Нобелевскими премиями писателя И. Бунина, экономиста В. Леонтьева, физика И. Пригожина. В мире знали вертолеты И. Сикорского, самолеты А. Северского, телевизор В. Зворыкина, слушали пение Ф. Шаляпина, музыку С. Рахманинова и И. Стравинского, хор донских казаков С. Жарова, смотрели танцы А. Павловой и балетные постановки Г. Баланчина, скульптуры А. Архипенко, изучали сопротивление материалов по учебнику С. Тимошенко и социологию по П. Сорокину, знали чемпиона мира по шахматам А. Алехина, читали философские книги Н. Бердяева, исторические труды Г. Вернадского и других русских зарубежных историков и уж, конечно, романы В. Набокова. Само присутствие таких величин на Западе свидетельствовало о том, что в России не все в порядке.

При этом Западу была видна лишь вершина айсберга. Основной массив исторической, философской, богословской и художественной литературы, в особенности поэзии русского зарубежья, остался иностранцам неизвестным и сегодня лишь понемногу возвращается в Россию. При небольших тиражах издавалось множество книг. В 1920-е гг. выходило 360 русских газет, появились толстые журналы, но многие периодические издания не прожили и года.

Образовались научные общества, в том числе «Русские академические группы». В 1920-е гг. возникло несколько русских высших учебных заведений. Помимо богословского института в Париже и Политехнического в Харбине, они были недолговечны: приток студентов скоро иссяк. Русские гимназии были в Китае, Латвии, Чехословакии, Югославии. В последней был кадетский корпус и «институт» для девиц. Тем, чья учеба была прервана Гражданской войной, «Русская акция» чешского правительства давала стипендии для окончания высшей школы, в надежде подготовить кадры для будущей свободной России. Внешкольным воспитанием в эмиграции занимались соколы, скауты-разведчики (девиз «Будь готов за Россию!») и витязи («За Русь, за веру!»).

Важную роль играла Церковь. Храм служил не только домом молитвы, но и опорой общественной жизни. Некоторые белые офицеры приняли священство, в церковную жизнь уходили подчас и бывшие революционеры.

Большинство эмигрантских приходов (около 1 тыс. в 1930-е гг.) управлялось архиерейским Синодом, образованным после Всезарубежного собора 1921-го в Сремских Карловцах, в будущей Югославии, под председательством митрополита Антония (Храповицкого). Зарубежный Синод опирался на постановление патриарха Тихона от 20 ноября 1920 года, давшее епископам право при невозможности связи создавать церковные управления на местах. Синод вышел из подчинения Москве в 1927-м, отказавшись быть лояльным к богоборческой власти. Параллельно Синоду в русском зарубежье возникли юрисдикции Константинопольского патриарха (митрополит Евлогий в Париже) и национальных православных церквей (например, американской, ставшей автокефальной в 1970-м). Несмотря на сильные эмоции, разделявшие эмиграцию по вопросу о юрисдикциях, она помогла укоренить православие в инославной среде, в частности в Германии, Франции и Америке.

Очутившиеся на чужбине участники Белого движения были горды тем, что они не капитулировали перед большевиками, а лишь отступили за границу для продолжения борьбы: «Мы не в изгнании, мы в послании». Эмиграция им виделась временной, а «послание» в том, чтобы:

— свидетельствовать миру о зле коммунизма, которому множество русских людей отчаянно сопротивлялось;

— хранить «светоч русской культуры» и православия, попираемых на родине, заниматься творчеством в условиях свободы;

— продолжать доступными средствами борьбу против большевиков.

Эмиграция оставила множество мемуаров и богатый архивный материал. Открывая для себя зло большевизма, А.И. Солженицын искренне верил, что «Запад ничего не знает». И поразился, прочитав целые библиотеки эмигрантской литературы. Но Запад вовсе не стремился что-то узнать. Частично он сам переживал розовые и красные заблуждения. Частично считал, что побежденные в Гражданской войне не могут быть объективными.

Идти в «крестовый поход против большевизма» иностранцы и не думали.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПЕСТРОТА

В 1921 году еще сохранялись элементы общероссийского «белого» центра: Совет послов в Париже, Русский совет под председательством Врангеля в Константинополе. Но политический спектр эмиграции был так широк, от меньшевиков до черносотенцев, что далеко не все признавали эти «центры эмиграции». В 1921-м прошли съезды левых членов Учредительного собрания (связка Керенский — Милюков) и центристов Национального объединения в Париже. Монархистов они не признавали.

Меньшевиков и вообще социалистов было немного, но у них были влиятельные связи с социал-демократами на Западе и с партийными кругами в СССР.

Черносотенцы постепенно сошлись с близкими им деятелями в Германии, искавшими «специалистов по еврейскому вопросу».

Левые круги эмиграции полагали, что конец советской власти придет в результате ее «эволюции». Правые продолжали надеяться на «весенний поход», то есть на иностранную интервенцию.

Осенью 1921 года в Праге вышел сборник «Смена вех», объявивший, что патриотизм требует не борьбы с советской властью, а ее поддержки. Лидер сменовеховцев Н.В. Устрялов в Харбине призвал эмигрантов смириться с фактами и возвращаться, чтобы восстанавливать страну. Ставя на первое место величие государства, он полагал, что большевики этой цели служат, и верил в постепенное их перерождение.

Сталин использовал идеи устряловского национал-большевизма, но когда Устрялов вернулся в СССР, в 1937-м не преминул расстрелять их автора.

В 1920-е гг. возникли и евразийцы. Они были течением историко-философским, видевшим в России особый, отдельный от Европы мир, но психологически таили обиду на Запад за то, что тот не оказал достаточной помощи Белому движению. Расколовшись из-за разного отношения к советской власти, евразийское движение в конце 1920-х гг. распалось, но его издательская деятельность продолжалась еще несколько лет.