Княжеские трапезы - Фредерик Дар

— Он пришел обсудить со мной вопрос о помещении капитала.

— Вы говорите правду, ба Гертруда?

— Я надеюсь, ты прекратишь об этом тревожиться!

— Тем не менее я хочу отменить все приемы. К сожалению, ближайший прием отменить нельзя, но он будет последним, тем более что они меня больше не развлекают. Мне стыдно, что я потратил такую громадную сумму на свой гардероб.

— Ты должен выглядеть достойным своего положения, мой дорогой. Кстати, когда ты закончишь ремонт моего «роллса»? Мне его не хватает; когда я езжу на кладбище или в церковь в твоем довоенном «ситроене», мне кажется, будто я участвую в демонстрации машин старых моделей.

— Через три, максимум четыре дня я его сделаю, — пообещал Эдуар.

Князь вышел из комнаты, чтобы вернуться к работе. Несмотря на заверения княгини, на душе у него было неспокойно; он знал, что дыма без огня не бывает. Даже если Вальтер и сгущал краски, Гертруде, вероятно, пришлось пережить страшные волнения по поводу своих финансовых проблем, и Эдуар подумал: а не открыть ли ему собственное дело в Швейцарии, чтобы возместить расходы Версуа?

Он знал, что экономика Швейцарии, как и других европейских стран, испытывает кризис, который особенно затронул автомобильный бизнес. А ведь Эдуару хотелось заниматься только тем, что он всегда любил и в чем отлично разбирался.

Чтобы избавиться от мрачного настроения, князь решил заняться любовью — эта терапия всегда помогала. Он колебался, стоит ли наносить визит Элоди, которого она так страстно ждала. Хотя до Женевы было близко, князю не хотелось преодолевать даже это короткое расстояние. В замке у него был небольшой гарем — Маргарет и герцогиня Гролофф.

Он отправился на поиски Маргарет и нашел ее в будуаре Гертруды. Девушка читала вслух старой княгине. Ее легкий ирландский акцент придавал особое очарование тексту Марка Твена. Княгиня слушала с закрытыми глазами, ее голова была чуть откинута назад, на спинку глубокого прямоугольного кресла, ее красивые восковые руки лежали на подлокотниках. Эдуар не хотел нарушать эту идиллию и отправился к герцогине, которая смотрела телевизор в своей комнате. Ее жизнь протекала либо у телевизионного экрана, либо за гаданием на картах. Герцогиня пыталась заглянуть в будущее, которое было ясно и без карт.

Князь подошел на цыпочках в тот момент, когда на экране крупным планом шериф с физиономией преступника размахивал кольтом.

Эдуар вынул из брюк свой член и провел им по голове милой обжоры, опуская все ниже к затылку. Мадам Гролофф с криком подскочила, затем, увидев то, что ей предлагали, набросилась на него с жадностью белой акулы. Этот неожиданный сюрприз князя разжег ее природную ненасытность, и она принялась сосать мощный член Эдуара, выражая свое удовольствие, отчаянно сопя.

Тем временем граф Гролофф, зашедший к своей супруге, увидел эту милую сцену и тут же ретировался, почти беззвучно бормоча:

— Прошу меня извинить, Ваша светлость.

Князь, как и большинство мужчин, которым делают минет, держал свою партнершу за голову, чтобы направлять ее движения и задавать требуемый ритм. Князь понял, что милая мадам ничего не заметила и не стал прерывать стремительности, с которой она жадно сосала его член. Когда Эдуар добился того, чего хотел, он поцеловал герцогиню в лоб и ушел, ни о чем не сказав, решив, что супруги сами разберутся.

Чуть позже ему позвонил мэтр Кремона, его адвокат, которому нужны были дополнительные сведения для процесса, назначенного на десятое число следующего месяца.

Князь рассеянно их предоставил. Из Швейцарии, все казалось ему незначительным, и он перестал даже об этом думать. Жалкая история, которую не стоило принимать всерьез. Он вспомнил жену адвоката с длинными обесцвеченными волосами, опустившуюся, неряшливую, которую, несмотря на все это, супруг обожал. Князь даже испытал зависть к жалкому семейному очагу адвоката. Возможно, приятно посвятить всю свою жизнь заботам о жене.

По случаю своего последнего приема, князь обновил экстравагантный смокинг, который до этого он не осмеливался надеть. Элоди Стивен вела вечер в соответствии с намеченной программой: на этот раз были приглашены художники, артисты и телевизионщики.

На пригласительных билетах не было пометки «черный галстук, вечернее платье», хотя князь да еще музыканты оркестра были в смокингах. Князь вел себя подчеркнуто непринужденно, чтобы остальные мужчины не испытывали неловкости или какой-то ущербности.

За столом Эдуара сидели директор Большого театра Женевы, президент французского телевидения, Элоди и еще четыре красивые молодые женщины, прошедшие тесты на качество в небольшом привокзальном отеле. Так как стояла страшная жара, князь попросил разрешения у женщин на то, чтобы мужчины сняли пиджаки. Разрешение было получено, но мало кто из мужчин им воспользовался, видя, что князь не снимает смокинг. Так как прием был рассчитан всего на сорок персон, то сделали шведский стол: блины с семгой, политые острым соусом (хотя блюдо было не по сезону), утка, запеченная с персиками.

Группа музыкантов Юлафа была не на высоте. Несчастные, обливаясь потом, они словно состязались друг с другом, нещадно фальшивя.

— Ваш протеже такой же плохой скрипач, как и педагог, — сказал Эдуар вскользь Элоди.

Элоди вела себя как настоящая хозяйка дома, и их отношения с князем ни у кого не вызывали сомнения. Это ее вполне устраивало, ибо она считала, что связь с князем скажется благоприятно на ее карьере.

Несмотря на все старания Элоди, вечер получился скучным, возможно, из-за молчаливости князя, который даже не пытался поддерживать разговоры. Он испытывал угрызения совести, и потому этот последний прием был ему в тягость. Финансовое положение бабки владело всеми его мыслями, и князь не обращал внимания на знаменитых гостей, сидевших за его столом; даже необыкновенно тонкий юмор директора театра оставлял его равнодушным. Эдуар испытывал смутное ощущение опасности, которое он даже не мог объяснить. Князь не в силах был избавиться от состояния тревоги, оно теснило его грудь, сдавливало дыхание.

На этот раз блюда казались ему менее вкусными и удачными; Элоди обратилась к другому повару, вероятно, потому, что тот ей пообещал недорогую, но обильную еду, но меню подошло бы скорее банкету средней руки, семга была сухой, блинам не хватало мягкости, утка с консервированными персиками плавала в водянистом соусе.

Князь позволил себе резкое замечание:

— Моя дорогая Элоди, вы, должно быть, обратились в заводскую столовую, которая нам приготовила столь жалкие, унылые блюда!

Молодая женщина вспыхнула, но промолчала. Через некоторое время она вышла из-за стола, а когда вернулась, глаза у нее были красными.

На десерт подали подгоревшие блины, музыканты спустились с маленькой эстрады, чтобы обойти каждый столик.

Они играли чардаш, вальсы, весь репертуар русского кабака, который переживает времена и моду и которым во все времена упивается от наслаждения не очень искушенная в музыке публика.

На вечере присутствовали музыковеды, и они явно с трудом выносили это скверное пиликанье, похожее скорее на кошачий концерт.

— Я надеюсь, что у вас не лопнут барабанные перепонки, — сказал Эдуар директору Большого театра.

Собеседник был тонким и хорошо воспитанным человеком, чтобы притворно запротестовать:

— Наоборот, — сказал он, — это их успокаивает!

Они оба посмеялись над каламбуром.

Квартет, закончив круг почета, подошел наконец к столику князя. На тарелках застыли блины, покрывшиеся белым налетом.

Дмитрий Юлаф настроил свою скрипку и начал играть отрывок из бравурной арии «Прекрасный голубой Дунай». Он играл, так пристально смотря на князя, что тот не смог выдержать его гипнотического взгляда.

«Этот человек — безумец», — подумал Эдуар. Он решил немедленно прекратить с ним занятия. Антипатия, которую он к нему испытывал, перешла вдруг в ненависть.

Директора оперного театра корчило из-за этого потока фальшивых нот. Он переносил их стоически, хотя Юлаф приблизился к нему настолько, насколько позволяли движения смычка.

От музыканта пахло давно немытым, грязным телом, ногти были с траурной каймой, а на шее виднелись потеки грязи. Когда он закончил играть, он оттолкнул локтем тарелку князя и положил скрипку на стол.

— Что вы себе позволяете? — возмутился Эдуар. Дмитрий Юлаф тонко улыбнулся:

— Минуточку! — сказал он.

Юлаф сунул правую руку во внутренний карман своей куртки и вытащил крупнокалиберный пистолет.

В одно мгновение Эдуар увидел свою смерть. Прогремело два выстрела. Князь почувствовал два удара, последовавших друг за другом, как если бы на него обрушился град камней, но камни больше не падали, они вонзались в него, разрывали его тело, убивали. Ощущение сильного ожога сменилось внезапно ледяным холодом. Эдуар цеплялся за жизнь, пытаясь побороть смерть во что бы то ни стало.