Тиран в шелковых перчатках - Мариус Габриэль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я не хочу этого слышать, — тихо сказала Купер.
Он натянуто улыбнулся:
— Мы тоже не хотели этого видеть. А пришлось. Наших ребят, закаленных в боях ветеранов, выворачивало наизнанку, и они рыдали, как дети. Немцы все еще пытались сжечь очередную партию трупов, когда мы явились. Знаешь, что сделали наши сержанты? Они поставили эсэсовцев к стенке и расстреляли на месте. По-хорошему, те были военнопленными и умоляли пощадить их, но наши парни только перезаряжали магазины и палили по ним снова и снова.
— Господи…
— Пока не выросла еще одна гора трупов, на этот раз немецких. — Он прикурил от непотушенного окурка новую сигарету. — Я наблюдал за всем этим действом и спрашивал себя: а чем мы отличаемся от нацистов? Правосудие это или жестокий произвол?
— И каков был твой ответ?
— Ответ: такова человеческая природа. Таковы люди. — Амори засмеялся. Он выглядел, как обычно, невозмутимым, но в смехе зияла та же пустота, что и во взгляде, как будто он что-то безвозвратно утратил, лишился чего-то важного — не внешне, а глубоко внутри. — А потом к нам присоединились заключенные. Оружия мы им не дали, поэтому они убивали бывших надзирателей камнями, железными прутьями и даже голыми руками. Они убили нескольких женщин-охранниц, после того как сделали с ними кое-что похуже.
— Как ты мог на все это смотреть? — спросила Купер.
— Мы как будто попали в ад. Наши солдаты в страхе шарахались от заключенных — этих заморенных голодом людских развалин, которые цеплялись за них, умоляя о помощи, выпрашивая еду. А они отшатывались от них, будто те вовсе не были людьми. В общем, ты же видела фотографии.
— Да, я видела фотографии.
— Меня это потрясло до глубины души. Я наконец начал что-то понимать. Кончилось тем, что наши войска двинулись дальше, а я остался. Я стал специалистом по концентрационным лагерям. Я веду подробный перечень преступлений. — Он внезапно наклонился к Купер, вцепившись ей в руку горячими пальцами. Его фиалковый взгляд прожигал насквозь. — Лагеря беспредельны. Они поглощают тебя, как пылинку. Ты можешь идти дни напролет и все еще не выйти за территорию. Ты все еще будешь находиться в аду.
— Амори, этот опыт опустошил твою душу.
— Нет. Он сделал из меня человека. — Он снова резко рассмеялся. — Это навсегда меня излечило.
— От чего?
— От многих вещей, — коротко ответил он. — Я слишком много пил, тащил в постель любую девчонку, согласившуюся пойти со мной. В моей жизни ты была единственным сдерживающим фактором, без тебя я бы полностью утратил контроль над собой.
— А теперь ты его обрел? — с тревогой спросила она, глядя, как он откупоривает вторую бутылку.
— Да. Несомненно. — Он налил вина, не отрывая взгляда от бокала.
— Мне не нравится то, что я услышала. Это совсем на тебя не похоже.
— О, похоже, еще как!
Ты слишком много пьешь.
— Как только я вернусь туда, сразу прекращу. Там я не нуждаюсь в выпивке.
— Тебе не стоит туда возвращаться. Устрой себе передышку.
— Я должен продолжать. Мне нужно докопаться до истины. Понять, что нами движет. Всегда есть что-то большее. Мы вздернули коменданта лагеря на его собственной виселице. Я все это фотографировал. Каков поворот, а? Это заводит. — Его позабавило выражение ее лица. — Шокирована? Я нуждаюсь в шоке, Купер. Он заставляет меня чувствовать себя живым. Сейчас я опрашиваю священника. Он провел в лагере три года. Три года! Он не хочет раскалываться, но я вытрясу из него информацию. Это бесценные сведения! — Амори прикончил бутылку и потянулся за сумкой. — Мой поезд отходит. Мне нужно идти.
Они коротко попрощались. Она смотрела, как он пробирается к выходу из «Голубого поезда», раздвигая толпу плечами, и до нее вдруг дошло, что Амори не задал ей ни одного вопроса о ней самой — чем она занимается, счастлива ли, все ли у нее хорошо. Когда-то она безумно его любила, но теперь как отрезало. Слишком много воды утекло с тех пор. Теперь она действительно стала частью его прошлого, так же как он — ее. Но в животе у нее все сжалось, пока она следила, как он исчезает из виду. Он показался ей не вполне психически здоровым. Купер почти жалела, что встретила его и поговорила с ним.
* * *
Купер довольно самоуверенно решила отправить историю Катрин Диор сразу в журнал «Лайф». Она не ждала никакого отклика. Но, к ее большому удивлению, от них очень скоро пришел ответ.
В «Лайфе» согласились принять и фотографии, и текст, правда, со значительными сокращениями и при условии, что они дополнят его фотографиями концлагеря, в котором находилась Катрин, и включат в серию из трех статей, которая будет называться «Истории из-за колючей проволоки». Ее часть обещали опубликовать за ее подписью.
Редактор, позвонивший из Штатов, рассыпался в комплиментах:
— Хорошая работа. Вам ведь известен девиз «Лай-фа» — «Увидеть мир вокруг, испытать и преодолеть опасности, смотреть сквозь стены, становиться ближе, находить друг друга, чувствовать»? И все это вам удалось, мисс Райли, и надеемся, удастся и в дальнейшем. Мы обещаем следить за вашими успехами.
Всего за несколько недель Купер сильно изменилась. Особенно глубокое воздействие на нее оказала Катрин Диор. Благодаря Катрин она поняла, насколько хрупка жизнь и каким недолговечным может быть счастье.
Отъезд Катрин из Парижа с мужчиной, которого та любит, но за которого никогда не сможет выйти замуж, заставил Купер испытать смешанные чувства. Жизнь несовершенна, но каждый заслуживает шанс на счастье. И нужно использовать этот шанс. Иногда приходится соглашаться на компромисс. И даже если ты когда-то совершил ошибку, это не означает, что ты обречен повторять ее вновь и вновь или без конца сталкиваться с ее последствиями.
Встреча с Амори тоже сильно ее напугала. Ужасно оказаться одиноким в этом мире — это может привести к самым вратам ада.
Как-то ночью, когда Купер лежала в постели (Гиацинта, как истинная леди, проявила деликатность и устроилась у нее в ногах), неожиданно зазвонил телефон. Она сняла трубку с надеждой, что звонит Генри. Это и вправду был он. Едва заслышав его голос, Купер разрыдалась.
— Дорогая, пожалуйста, не плачь, — попросил он.
— Я даже не знаю, жив ты или умер.
— Очень даже жив, — ответил Генри. — И тоскую по тебе.
— Ты уже едешь домой?
— Пока нет.
— А когда приедешь? — спросила она. — Я страшно по тебе скучаю. И беспокоюсь. Пожалуйста, возвращайся!
— Сразу же, как только освобожусь, — пообещал он. —
