Мир колонизаторов и магии (СИ) - Птица Алексей

— Караван уплывёт завтра, двадцатого пятого августа, а барк «Maravillas» — не раньше десятого сентября. Но на всё воля Господа, помолимся ему, Эрнандо.

И он, сложив руки лодочкой, быстро зашептал молитву, я повторил его жест и тоже прочитал Молитву Богородице. — Аминь! — завершил отец Бернард, — ты можешь идти, сын мой, я благословляю тебя и твою судьбу.

Перекрестившись и поцеловав руку настоятелю, я удалился в свою келью размышлять о превратностях своей судьбы и о тяготах и лишениях, постоянно подстерегающих меня в этом мире. Мире, в котором магической составляющей было намного меньше, чем приключенческой.

Одно было хорошо, у меня оставались в запасе целых две недели, чтобы продолжить тренировки с Алехандро, а кроме этого, он перестал с меня брать деньги на еду, потому как уже нашёл себе и работу, и дом, и жену, из семьи богатого торговца. Это меня полностью устраивало, к тому же, я был искренне рад за него. Несмотря на разницу в возрасте, я считал его другом и наставником.

Общаясь с ним, я понял, насколько он был благороден по отношению к добровольно сдавшимся врагам, женщинам и детям. Но ни индейцам, ни неграм об этой стороне его души, я думаю, было не суждено узнать. За исключением, может быть, женщин, и то не факт. По крайней мере, индейцам повезло больше, ведь католическая церковь признала за ними наличие души, что не было даровано неграм.

На следующий день я, приодевшись, пришёл на портовый пирс, провожать караван судов. Меня там никто не ждал и не обращал на меня никакого внимания. Кому нужен неизвестный юноша, просто и недорого одетый, с абордажной саблей на боку. Даже пистолей у меня не было, что могло бы заинтересовать потенциальных работодателей, или просто привлечь внимание.

Моя одинокая фигура, тоскливо наблюдавшая за уходящими кораблями, всё же привлекла внимание, когда толпа галдящих моряков, грузчиков, торговцев и остальных отъезжающих постепенно ушла с пирса либо в город, либо, загрузившись в шлюпки, уплыла на корабли, и я остался один.

В связи с этим, несколько подзорных труб были направлены любопытными обладателями этих устройств на пирс. Одним из них был и Себастьян Доминго де Сильва.

— Мария, Мария, — посмотри, кто нас провожает!

— Кто, дорогой?

Мария Грация, так же, как и обе дочери, Долорес и Мерседес, в красивом дорогом платье, стояла на палубе, прощаясь с Гаваной и Новым Светом.

— Это твой спасённый гачупин, Эрнандо Филин, так, кажется, его звать?

Перехватив подзорную трубу из рук мужа и прищурив левый глаз, она посмотрела на отдаляющийся берег.

— Действительно, это он. Как ты его высмотрел?

— Всё очень просто! Он — единственный человек, который остался на пирсе и всё это время неподвижно стоял, всматриваясь вдаль, как неутешная мать, провожающая в первый раз своего сына в море. И у него была абордажная сабля, представляешь?

— Да, Себастьян, мальчик возмужал. По городу ходили слухи, что он связался с Алехандро Алькалло, а тот совсем уже опустился. Но вскоре он пропал и его редко видели в городе. А уже перед отплытием я узнала, что Алехандро женится, и он завязал с пьянством. Как тебе?

— Удивительные вещи ты рассказываешь, моя дорогая жёнушка, просто удивительные.

— Мам, дай и мне посмотреть.

Родители не заметили, как сзади к ним подошла Мерседес и тихо стояла, подслушивая их разговор.

— Ну, возьми, посмотри на того, кого ты пыталась продырявить.

Нежные девичьи руки нетерпеливо выхватили из рук матери подзорную трубу и, покрутив её в руках, приставили сначала к одному, а потом и к другому глазу. Видимо, девчонка в первый раз смотрела в неё, и никак не могла приноровиться сделать это удобнее.

— Ух ты, — не сдержала она своих эмоций, — а он подстригся!

Как раз, в этот момент Эрнандо снял старую шляпу, подаренную ему Себастьяном, обнажив коротко стриженую голову.

— Так он меньше похож на филина, но всё равно, что-то в нём такое осталось, например, нос! А у него есть абордажная сабля, и хорошая. Не зря я его учила…

— Не может быть у него, Мерседес, хорошей сабли! — сказал ей отец. — Хорошая сабля стоит не меньше тридцати реалов, а отличная, из толедской стали, и за сотню реалов перевалит. А сейчас, раз ты рассмотрела все то, что хотела, иди в свою каюту, нам предстоит долгий переход, и твой отец в ответе за тебя. Ты меня поняла, несносная девчонка. Учитель она, оказывается! Научила… на двести реалов и радуется, бестолковая. Марш в каюту!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Да, папа, — и девушка убежала, приподняв обеими руками подол длинного платья, чтобы переодеться в своей каюте во что-нибудь более удобное и менее изысканное.

Филин повзрослел, да и только, но его место в мыслях уже не девочки, но ещё и не девушки, было настолько мизерным, что к исходу второго дня она о нём начисто забыла.

Я же, стоя на пирсе, снимал шляпу для того, чтобы утереть лицо, мокрое от слёз, которые вызывал сильный ветер. Да, именно ветер был виноват в том, что они непрерывным потоком струились по моему лицу. Этот гадкий, свежий ветер вышибал слезу при виде уходящих в море кораблей.

Вздохнув и высморкавшись, с помощью пальцев, я сплюнул и, развернувшись, пошёл на барк, чтобы понять, что мне предстоит делать и узнать, чем им можно помочь, чтобы они как можно раньше вышли в море, вслед уходящей в Испанию эскадре.

Корабль, на котором мне предстояло путешествовать, был старый и со странным названием. Maravillas в переводе с испанского означает чудеса. Подходящее, конечно, название для корабля, который всё ещё ходит по морю, несмотря на свой преклонный возраст. Наверное, он ещё помнил Фернандо Кортеса, вот уж, действительно, чудеса. Все эти мысли быстро промелькнули в моей голове, когда я впервые вступил на палубу этого судна. Это был трёхмачтовый парусный корабль, несущий прямые паруса на фок и грот-мачте, и косые, для лучшего маневрирования, на бизань мачте.

Я ещё плохо разбирался в парусниках, но двухмачтовый корабль, схожих пропорций, назывался бригом или бригантиной, в зависимости от того, какие паруса были на грот-мачте, косые или прямые. Здесь мы имели полноценный барк, с двумя нижними палубами, одна из которых была пушечной, и полноценным трюмом, с балластом и грузом.

Но сам барк оброс ракушками и имел много повреждений дерева, уставшего от времени. Он всё ещё держался, несмотря на многочисленные течи в трюме, и полчища крыс, проживавших там же, которые могли перечислить свою родословную, наверное, в сотом поколении. Чудеса, по-другому и не скажешь.

Капитан барка выглядел под стать своему кораблю, как и вся его немолодая команда. Я среди них был самым юным, следующему уже было тридцать лет, остальным — от тридцати пяти до сорока пяти, а люди, старше этого возраста, в море уже и не ходили.

***

Капитан Хосе Мигель Гальярдо де Ломо, просмоленный и просоленный старый моряк, с густыми, длинными усами и короткой рыжей бородой на лице, испещрённом морщинами, распоряжался на корабле, подгоняя своего плотника с ремонтом. Если бы это старое корыто не разваливалось на ходу, он ушёл бы вместе со всеми, но страх не доплыть до порта от последствий любого шторма, и даже просто крепкого ветра, пересиливали его боязнь нападения пиратов.

От них ещё был вариант уйти, или скрытно передвигаться, а от шторма не был застрахован никто. Из двух зол выбирают меньшее, и он выбрал починку судна, а команда его поддержала, используя лишние деньки для отдыха на берегу. Да и бочки для пресной воды надо было хорошо прожарить, чтобы они не зацвели раньше времени, ведь за каждый день хранения питьевой воды битва шла серьезная.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Много было забот у капитана, а ещё нужен был навигатор, которого у них неожиданно не стало. Никто не думает о здоровье в море, и вот печальный итог: старый Родригес, верный друг и товарищ, ушёл навсегда на дно моря, с привязанным к его ногам пушечным ядром, чтобы не преследовал их по ночам, нагоняя судно верхом на черепахе или акуле.

Вместо него монахи из монастыря Святого Августина предложили мальчишку, и это было неожиданно для старого капитана. Но юнец умел читать карты, пользоваться астролябией, и навигацию, хоть и плохо, но знал. А больше от него ничего пока и не требовалось.