Вчерашний скандал - Лоретта Чейз

— О, боги, — выдохнул он, как ни тяжело ему было дышать. — О, боги, Оливия.

Её кожа была жемчужно-белой, словно луна высоко в небе. Её упругие груди — которыми её снабдил сам дьявол — светились словно две другие белые и гладкие луны, увенчанные двумя розовыми бутонами, молившими о ласке. Оливия взяла его за руку, и он, не сопротивляясь, позволил ей это. Она положила его руку на атласную грудь. Лайл ощутил, как напрягся под его ладонью бутон. В паху у него тоже возникло напряжение.

Туннель его сознания стал ещё уже.

Все, что мог он видеть, это Оливия. Он мог думать только о ней. Весь мир был Оливия, чье тело сияет в свете камина. Он обвёл контур гладкого полушария, и она вздохнула. Он ладонями обхватил её груди и сжал, она тихо засмеялась грудным смехом и закрыла глаза.

— Да, — проговорила Оливия. — Это то, что я хотела.

Простые слова. Он услышал в них всё: жажду, и удовольствие, и что-то ещё, названия чему он не знает, все смешалось. Или так показалось, но ему было достаточно, поскольку он сам бы так и сказал.

Это то, что я хочу.

Лайл раздвинул ей ноги. Не оказывая сопротивления, она смотрела на него. Он подвинулся к ней и наклонился, касаясь языком напряжённого розового бутона.

— Да, — прошептала Оливия.

Да. Этим было сказано всё. «Да» говорил вкус её кожи, и звук голоса, и то, как вздымался её живот, когда тело выгибалось от быстрых движений его языка. Согласие выражало то, как она потянулась, обнимая его за шею и прижимая к себе. Как она стонала, когда Перегрин сосал её грудь и скользил языком по груди, пробуя на вкус жемчужную кожу.

Да, это то, что я хочу.

Затем Лайл сорвал с неё одеяло, она притянула к себе его лицо и поцеловала, её мягкие губы раскрылись в торопливом приглашении, предлагая вишнёвую греховную сладость. За этим последовал поцелуй, который увлёк Лайла, бешеный, глубокий поцелуй, который казался сотней поцелуев, накопившихся за годы, таким бесконечным он был, и таким бесконечным было ощущение падения. Глубокого погружения в Оливию, в себя самого и в тот необузданный мир, в котором не существует ничего, кроме них двоих.

Мир сузился до вкуса Оливии, её запаха, ощущения её кожи, форм тела под его руками. То, как она извивается от его прикосновений, как её руки двигались по его телу, пока она не нащупала края его рубашки. Девушка тянула её наверх, пока Лайл не разорвал их поцелуй, чтобы снять рубашку через голову и отшвырнуть её прочь. Теперь он был обнажён, так же, как и она.

Да, это то, что я хочу.

Оливия провела ладонями по его плечам и рукам. Погладила по груди, и дрожь прокатилась по его коже и под ней, когда её пальцы коснулись сосков.

— А, — сказала она. И поднялась, быстрым и гибким движением, притрагиваясь языком к его твёрдым соскам. Она ещё подтянулась, обхватила его ногами и поцеловала, начав игру языков, проникая и отступая, в то время как груди её тёрлись об него, а его горячий и напряжённый член упирался ей в живот.

Лайл обнял её, гладя по спине до талии, опускаясь вниз, чтобы обхватить ягодицы.

В камине позади них раздался треск, и, кажется, что-то треснуло в нём самом. Каждое движение, каждый поцелуй разжигал пламя.

Он потянул её вниз, не прекращая поцелуя, и Оливия подчинилась его молчаливому указанию, её ноги по-прежнему обнимали его за бёдра. Перегрин поднял голову, открыл глаза и не сводил с неё взгляда, пока раздвигал ей ноги и ставил её ступни на ковёр.

Он провёл рукой по её бёдрам до самого сокровенного места, где свет сиял на мягких рыжих волосках, и поблёскивала влажная плоть. Лайл скользнул пальцем в узкое устье и погладил его. Оливия выгнулась дугой под его рукой.

Ему было известно, как доставлять удовольствие. Он больше всего на свете хотел подарить удовольствие ей, но она так быстро воспламенилась, что все мысли сгорели без следа. Остались лишь инстинкты и жажда. Это так естественно: два молодых тела, чьи плоть и кровь взывают друг к другу, и зов в крови столь же яростный и неодолимый, как самум.

Оливия притронулась к его члену, её гладкие пальцы заскользили по его длине, смыкаясь вокруг, вверх — вниз, вверх — вниз.

Лайл зарычал, оттолкнул её руку и вошёл в неё, наткнувшись на тесноту и сопротивление, и Оливия выгнулась, с лёгким удивленным вскриком, и её тело напряглось. Он глубоко поцеловал её, и в глубине этого поцелуе, казалось, таились запасы желаний, которые хранились целую вечность.

Оливия обвила его шею руками, потом обхватила ладонями его лицо. Напряжение ослабело, и она поцеловала его в ответ с безжалостной силой. И пока они целовались, во время этого долгого поцелуя, он вошёл в неё снова, ещё глубже. Она немного напряглась, но не отстранилась и не стала отталкивать его.

Голос или воспоминание донеслись издалека, с предупреждением.

Остановись. Время остановиться.

Но предупреждение было таким туманным, а Перегрин уже потерял осмотрительность, охваченный самой настоящей жаждой. Он находится в ней, и она принадлежит ему, и он может только входить в неё снова и снова, заявляя на каком-то примитивном языке «моя». Моя. Моя.

Где-то в пульсирующем безумии он ощутил, как напряжение спадает, и она начинает двигаться навстречу ему, отвечая.

Ногти Оливии вонзились ему в спину. Её тело вздымалось ему навстречу, снова и снова, быстрее и быстрее.

Тут это произошло, во внезапном, необузданном наплыве: последнее бешеное усилие, и взрыв счастья и удовольствия. И чувство погружения в сумасшедший мир, где звёзды взлетают вверх или падают в бездну неба.

Потом стало тихо, и только их сердца продолжали неистово колотиться.

Оливия лежала под ним, ошеломлённая.

Безнравственным гравюрам было далеко до этого. Она едва могла осознать всё. Такая проникновенная интимность. Такие возвышенные чувства.

Великий Боже!

Она ощущала, как сердце успокаивается и дыхание замедляется. Его член выскользнул из неё, и она почувствовала печаль и невозможное счастье одновременно.

Этот ужасный, ужасный поход под ледяным ливнем по бесконечной дороге. Самое худшее и тёмное время в её жизни.

Даже когда папа умер, и сердце её разрывалось, у неё, по крайней мере, была мама.

Этой ночью она ощутила себя совершенно одинокой, вглядываясь в громадную темноту замка, который ничем не манил ее, ни одно окно не светилось, чтобы поприветствовать ее.

И вот как все это закончилось. Она оказалась в некотором роде на небесах, но не на тех добропорядочных, скучных небесах, о которых болтают люди. А в его объятиях.

Лайл сместился в сторону, перекатившись на бок, увлекая ее за собой. Он притянул ее зад к своему паху, опустил голову ей на плечо. Его ладонь обхватила ее грудь.