Глубинный путь - Николай Трублаини

Мне вспомнилась первая встреча у моря, голос девушки, вспомнились темнота на приморском бульваре и шум прибоя.

Но что такое? В туннеле начинает темнеть. Последние лампочки тускнеют, в них еще некоторое время блестят искорки и вдруг угасают совсем. Теперь нас окружают могильный мрак и тишина. Я сижу как окаменелый. Машинист тоже не говорит ни единого слова. Я его понимаю: он боится разбудить техника, как и я — Лиду. Кажется, если бы не спящая девушка рядом, я закричал бы от страха. Осторожно поднимаю ее и, как маленькую, беру на руки. Не знаю, откуда взялись у меня силы, но я крепко держу свою ношу, охваченный заботой только о ней.

Охватив ногами перекладинки лестницы, чтобы не упасть, я напряженно вглядываюсь в темноту, ожидая, не появятся ли там спасительные огоньки. Но ничего нет… Только от напряжения иногда что-то сверкнет в глазах и сразу же исчезнет.

Слышу, как машинист разбудил Гмырю, и тот едва не упал в воду. Потом Гмыря кричит мне, что придумал, как всем уснуть. Он советует привязаться к лесенке. Я негромко отвечаю ему и благодарю за совет.

Кажется, они привязали себя поясами к лесенке и уснули.

Я думаю о том, что если нам суждено погибнуть, то лучше всего встретить смерть во сне. Но сон, так одолевавший меня, исчез. Верно, мне суждено бодрствовать за всех в этой глубокой, страшной могиле.

Фосфорический циферблат часов показывает, что время тянется невероятно медленно. Чтобы чем-нибудь отвлечься, я пробую считать секунды. Пытаюсь досчитать до пятисот или до тысячи, сбиваюсь и начинаю снова, снова сбиваюсь… Потом начинаю вспоминать стихи любимых поэтов. Но ничего не могу вспомнить до конца.

Мысли скакали и все время возвращались к тому, что делается на поверхности. Где Макаренко, Кротов, Догадов, Аркадий Михайлович, Тарас? Вспомнился Томазян. Может быть, он сегодня или завтра прилетит сюда и уже не застанет своего Ватсона?..

И неожиданно мне пришла в голову одна мысль, которая объяснила, почему нас не спасли и… вероятно, не спасут. Чтобы попасть с подземного вокзала в Северную штольню, нужно пройти туннель. Высота туннеля сравнительно с высотой других подземелий значительно меньше. Там литостат этой лесенкой, на которой мы сидим, будет касаться потолка. Очевидно, туннель почти доверху заполнила вода, в нем не могут плыть ни лодки, ни плоты. Если даже допустить, что вода из подземного озера вся вышла и уровень ее в штольне больше не поднимется, то сюда никто не сумеет пробраться, пока воду не выкачают или не выпустят в море, пробив те перегородки, что еще разделяют Забайкальский и Дальневосточный секторы Глубинного пути. Значит, мы обречены на длительное пребывание в этом склепе, без еды, даже без возможности поспать. Перспектива не из приятных. И еще этот мрак…

Проснулась Лида. Она повернула голову, попробовала подняться и испуганно спросила:

— Что это?

— Выспались? — ответил я вопросом на вопрос.

— Где мы?

— До сих пор в Северной штольне.

— А почему темно?

— Что-то с электричеством… погасли лампочки.

Наконец она пришла в себя и вспомнила то, что ей, верно, казалось ужасным сном. Как хотелось, чтобы это в самом деле был только сон! Но это была жуткая действительность.

— А где машинист и техник?

— Они привязали себя поясами к лестнице и спят.

— Вы говорите правду?

В голосе ее звенела тревога.

— Правду.

— Их можно позвать?

— Можно. Вы хотите, чтобы я их разбудил?

— Нет, нет…

Она сказала это так нерешительно, что я понял: ее сомнения не исчезли.

— Уверяю вас… Можно позвать…

— Не нужно. Не будите их, — спокойнее сказала она. — Теперь поменяемся местами. Вы должны поспать. Я буду вас держать.

— Мы можем сделать так, как они: привяжем себя к лестнице. Будет спокойнее, и мы сумеем спать. Хотя сон у меня пропал.

— А вы хотели спать? Почему же вы меня не разбудили?

— Вы спали недолго. И так сладко спали. Жалко было будить.

Лида замолчала. Я хотел рассеять ее печальные мысли, но не знал, как это сделать. Мы поудобнее устроились на своих местах, и я привязал ее, а потом себя к лесенке.

— Ярослав сказал, что спускается к нам на помощь?

— Да. Он, вероятно, уже где-нибудь поблизости и делает все возможное, чтобы пробраться сюда на лодке.

— Почему же его так долго нет?

— Теперь сюда трудно пробраться. Может быть, нам придется провести здесь больше суток, пока подоспеет помощь.

Я объяснил ей, что, по-видимому, штольне больше не угрожает затопление: вода прибывать перестала. Должно быть, все верхнее озеро вытекло в туннель.

— Послушайте, — вдруг изменившимся голосом проговорила Лида, — они не придут за нами.

— Почему?

Случилось то, чего я так боялся: девушка вспомнила высоту туннеля и постигла безнадежность нашего положения. Мои выдумки не могли обмануть ее.

— Они быстро выпустят воду из туннеля, — сказал я и снова напомнил Лиде о плане прорыва перегородок между секторами.

— На это нужно много дней. Столько мы здесь не выдержим.

Она долго молчала и только минут через двадцать спросила:

— Есть ли у вас спички, бумага и карандаш?

— Есть блокнот и авторучка, но спичек нет. Зачем вам?

— Я хотела бы написать письмо. Его найдут когда-нибудь.

— Не говорите так! Этого не будет.

Должно быть, голос мой звучал не очень твердо, потому что она сказала шепотом:

— Вы сами не верите в возможность спасения. Конечно, мы будем цепляться за жизнь до последней минуты… но…

Я начал обстоятельно рассказывать ей о самых невероятных приключениях, в которых спасение человека было подобно чуду. Лида молчала, и я не мог угадать, как действуют на нее мои слова.

Немного спустя она заговорила голосом, полным грусти и нерешительности:

— Вы сильный. Может быть, вам посчастливится выжить…

— Лидия Дмитриевна!

— Не перебивайте. Вы можете называть меня просто Лидой. Так будет короче. Теперь, слушайте. То, что вы сейчас услышите, вы должны помнить только в том случае, если я погибну. Если я останусь в живых, вы забудете наш разговор. Хорошо?

Я молчал. Она поняла молчание как знак согласия и продолжала:

— Когда вы увидите Ярослава, скажите ему, что я его очень любила. Пусть он не ревнует меня к Юрке. Юрий — очень хороший и, вероятно, редко кто способен любить сильнее, чем он. Он посвятил мне всю жизнь. Иногда я верила в то, что люблю его, чаще старалась уверить себя в этом. Но никогда я не могла избавиться от мыслей о Ярославе и не переставала мечтать о нем. Он сам отказался от меня. Он говорил, что делает это ради меня, потому что верит — Юрий спасет, Юрий все сделает, чтобы вылечить меня. Может быть, он говорил это искренне… Но я чувствовала другое: больше, чем меня, он любил свои причудливые проекты, фантастические замыслы. Вот чему он подчинял свою жизнь, вот перед чем должно было отступить личное счастье. Что ж… он добился своего… — горько прошептала она.