Черные пески - Инна Живетьева

Княжич скинул ружье и на четвереньках пополз к краю. Вот отсюда засевшие в левом крыле мятежники будут как на ладони. Ага, забеспокоились. Это вам не из укрытия за королем охотиться, сейчас на вас охота начнется. Темка неторопливо насыпал на полку порох, тщательно прицелился, как на уроке у капитана Александера, и выстрелил. Есть! А, шакал побери, только ранил. В ответ внизу защелкали по камням пули, но княжич и бровью не повел - тут его не достанут.

Когда Темка снял третьего мятежника, положение внизу изменилась. Теперь там не отсиживались в укрытии, а огрызались яростно, давая возможность прорваться к дворцовым покоям солдатам коннетабля. Если отряды соединятся, то смогут атаковать.

В левое крыло ворвались, когда у Темки оставалась одна мишень. Княжич аккуратно поймал на мушку. Есть. С первого выстрела. Темка отложил ружье, раскинул руки и прижался к камню. Острый край царапал щеку, но княжич не шевельнулся. Вот и все. Он закрыл глаза и снова увидел летящее со стены Шуркино тело, почувствовал, как толкнулась земля.

Темка поднялся и пошел к балкам: бой еще не кончен, и его место - там. Идти над пустотой оказалось проще, когда никто не следит за каждым движением. Хотя нет, один смотрел, напружинив тело, - точно и впрямь смог бы подхватить княжича Торна, если тот сорвется. Дождался, когда Темка спустится, и сел, точно ноги у него подломились.

– Пошевели пальцами, - попросил Темка.

– Да нормально. - Марк выполнил просьбу. - Мякоть задело.

Бой шел еще долго. Рыжую башню брали приступом, и немало погибших осталось на ее винтовой лестнице. В комнате, где когда-то пытали Темку, чуть снова не ранили Марка. Потом крепость прочесывали, да не на один раз. Но князя Дина так и не нашли.

Уже потом, на допросах, открылось: князь ушел с несколькими верными людьми как раз в ту ночь, за два дня до штурма. Узнав об этом, Марк сплюнул:

– Шакал. Солдат бросил.

А Темке стало легче: Митькин отец не приложил руку к Шуркиной смерти.

Чуть поверни голову - ослепит вечернее солнце. А когда хоронили убитых, так же слепил восход. Он розово отражался на клинке, пока металл не посыпали порохом: Росс-покровитель, будь милостив к погибшему воину. Темка встал тогда на колени перед Шуркиной могилой, наклонился, чтобы коснуться ножа губами. Солнце спряталось за крепостную стену, но глаза все равно жгло и намокали ресницы.

– Артемий Торн из рода серебряного Оленя! Король со свитой стоял у разбитых ворот Южного Зуба.

Темка вышел из строя. Навстречу шагнул коннетабль, подал меч, тот самый, с которым когда-то присягал княжич и который передал ему отец в день совершеннолетия.

– Опустись на колено и протяни королю, - шепнул князь Кирилл.

Темка только сейчас заметил, что оголовье перевито серебряной лентой. Как подрубленный, опустился перед Эдвином, непослушными руками протянул ему меч. Король развязал узел, передал опавшую ленту коннетаблю. Темку охватил озноб, он испугался, что у него затрясутся руки. Новая, золотая лента, ложилась на рукоять. Король затянул узел.

– Княжич Артемий Торн! За доблесть и верность жалуется твоему роду золотая лента, и отныне зваться вам родом золотого Оленя.

Княжич поцеловал меч - и ему почудился вкус пороха. Порох на клинке, молитва Россу. Шурка, видел бы ты сейчас своего княжича, вот бы порадовался.

– Благодарю вас, мой король. Род Оленя всегда будет верно служить вам.

Бешено-счастливые глаза Марка, улыбка на Митькиных губах. Золотая лента на родовом мече - несбыточная мечта. А Темке все чудится привкус пороха, и тоска такая, что завыть хочется. Создатель, перекрои! Пусть не будет этого золота, но Шурка - живой.

Часть III

Глава 13

«Продается», - написано «Продается», - написано на приколоченной к обугленному бревну табличке; гвоздь забит косо и похож на гусеницу, проевшую желтую древесину. Табличка новенькая, еще не политая дождями и не подсушенная ветром. Митька надеялся, что она провисит недолго.

Княжич открыл незапертые ворота, пошел к дому, точнее, к единственному сохранившемуся крылу. Посыпанная гравием дорожка зарастала травой, гибкие зеленые побеги пробивались между камушками. А вот деревья, те, что ближе к дому, никак не отойдут от пожара. Погибли и клумбы с редкими сортами роз, которыми так гордилась княгиня.

Тропинка огибала остов центрального крыльца; ступени были засыпаны обугленными обломками досок. Сажу с мрамора еще не до конца смыло дождями, и казалось, камни тоже горели. Что-то тускло блеснуло. Княжич поддел дерево носком сапога. Колокольчик с двери. Медный. Когда-то блестящий, сейчас пятнистый, закопченный. Можно наклониться, выковырять из грязи. Но Митька поднимать не стал.

Стряпчий уже ждал. Разложил на уцелевшем бюро листы и с интересом ковырял лепнину на камине. Увидев Митьку, подобострастно поклонился.

– У меня хорошие новости, княжич Дин. Сейчас должен подойти покупатель, и, если условия устроят обе стороны, вы сегодня получите задаток.

– Меня устроят условия.

– Ну что вы! - стряпчий всплеснул ухоженными, как у женщины, руками. - Я бы не советовал так сразу… Стоит поторговаться, купец может дать и большую цену. Он хорошо поднялся на военных поставках. И очень хочет получить дом Динов.

– Меня устроят условия, - ровно повторил Митька. Стряпчий, наверное, думает, что княжич Дин спешит покрыть какой-нибудь долг. Но Митька просто хочет побыстрее продать дом. Когда тут начнется строительство и будет пахнуть свежераспиленным лесом, а не пожарищем (хотя каким уж пожарищем, давно все выветрилось), может, окажется легче проезжать этой улицей. Сам Митька тут строить не будет, это как на могиле беседку возводить. Да и деньги на самом деле нужны, чем быстрее, тем лучше. Жизнь в столице после войны дорогая, а Митька еще много тратит на купцов и бродячих ремесленников, отставных солдат и беженцев. Он готов платить даже за крохи сведений о старом даррце, знающем язык священных зверей. Скоро пойдут караваны в Вольный союз, хорошо бы договориться и с теми купцами, а для этого тоже нужны деньги.

Интересно, что скажет мама, когда узнает, что дом Митька все-таки продал? Нахмурится. Выговорит сухо. А сама втайне обрадуется: теперь ей точно некуда уходить из дворца.

Сам Митька предпочитает жить в Офицерских покоях. Дом - это же не просто стены, а еще память об ушедших поколениях, и место, где тебя ждут. Такой дом для Митьки невозможен, а значит, пусть не будет никакого.

Дело с купцом сладили быстро. Когда Митька уходил, слышал, как сбивали табличку с надписью «Продается». Толстая гусеница-гвоздь никак не хотела покидать насиженное место. Княжич не стал оглядываться.