Тёмное крыло - Кеннет Оппель

— Никто этого не знает. В моей колонии было трое таких, кто умел летать.

— Трое!

— Наши скелеты были устроены иначе. У нас сильнее…

— Грудь и плечи?

— Да, и крылья без шерсти.

— Я думал, что я был единственным. Отклонением.

— Не отклонением. Мы стали чем-то иным, вот и всё. Но это означало, что мы должны были покинуть свою колонию.

— И вы покинули её?

— А разве тебя тоже не выгнали? — спросила она.

— Мой отец был предводителем.

— Это может многое объяснить, — заметила она. — Но почему ты один?

— Они послали меня вперёд, чтобы найти новый дом.

— Послали? Или всё же выгнали?

— Послали, — ответил он, и внезапная волна холода пробежала по его спине.

— Нас всех выгнали, — сказала она. — На нас обижались. Мы умели охотиться быстрее, есть больше и видеть ночью. Мы никогда бы не нашли себе спутников жизни.

— Но мы ведь по-прежнему рукокрылы, — промолвил Сумрак.

— У нас есть новое название для себя, — сказала она. — Летучие мыши.

— Летучие мыши?

— Имя нашей предводительницы — Мы-шиа. Она была основательницей колонии. Она была первой.

— А я боялся, что первым был я, — признался Сумрак.

Она усмехнулась:

— Она намного старше тебя. Для нас было большой удачей найти её. Она дала нам дом, так что есть определённый смысл в том, чтобы назваться в её честь.

Летучая мышь. Это было метко и ёмко, словно подчёркивало их суть: рождённые на земле и поднявшиеся в воздух.

— Я Химера, — сказала она ему.

Ему хотелось просто разглядывать её. Её паруса — или крылья — выглядели, как его собственные. Её шерсть была тёмной, как у него самого, но с иными отметинами. У неё были белые мазки вокруг морды и на горле. А её уши были более крупными и остроконечными.

— Я всегда пробовал махать парусами, — сказал он ей. — С самого начала.

— Я тоже! — подхватила она. — Было так трудно держать это в тайне. Я должна была уходить в лес, чтобы практиковаться в полёте.

— И я поступал так же! — и он неожиданно для себя рассказал ей обо всём, что случилось с его колонией. История настолько долго тяготила его сознание, что возможность выразить её словами принесла ему огромное облегчение.

— Похоже, твоя семья оказалась более терпимой, чем моя, — заметила Химера, — Особенно твой отец.

— В любом случае, он позволял мне летать — по крайней мере, вначале. Думаю, он гордился мной.

— Идём со мной, и ты встретишь всех остальных, — предложила она. — Теперь ты — часть нашей колонии.

— Не могу, — ответил он, поражённый тем, как легко она заявила права на него самого. — Я должен вернуться и рассказать своей колонии об этом дереве. Оно ведь не ваше, верно?

— Нет.

Сумрак с облегчением вздохнул.

— А где твоя колония? — поинтересовалась Химера.

— На другом краю равнины. Они меня ждут.

— Но как же они переберутся сюда?

— Большей частью по земле.

Она покачала головой.

— На это уйдёт много времени. На них будут охотиться. Ты видел диатрим?

— Да. Но мы маленькие. Мы можем спрятаться. Мы можем устроить переход ночью.

Она вздохнула.

— Они будут в ужасной опасности, и ты вместе с ними.

— Значит, именно так это и должно быть, — сказал он. — Я приведу их сюда. А вы живёте далеко отсюда?

— Всего лишь на другой стороне холмов. Видишь те три звезды, вон там? Следуй за ними, и ты найдёшь нас.

Он чувствовал, как его сердце сильнее забилось от волнения. Было так хорошо поговорить с кем-нибудь, похожим на тебя самого.

— А вы никуда не переселяетесь? — быстро спросил он её.

Она рассмеялась:

— Нет. Мы живём там, где живём.

— Тогда я найду тебя, когда вернусь.

— Надеюсь на это. Удачи тебе.

Он ощущал какое-то отчаяние, когда смотрел, как она улетает. Часть его требовала окликнуть её, следовать за ней. Но его собственная колония нуждалась в нём.

Солнце едва озарило восточный горизонт, разливая красный свет по дереву. Он всё летал и летал вокруг него. Оно было огромным, с многочисленными ветвями, а его кора испускала приятный запах, который напомнил ему об острове. Он не заметил никаких других существ, живущих среди могучих ветвей, и, хотя утренний птичий хор уже оглашал небеса, он не смог разглядеть ни одного птичьего гнезда в верхней части дерева. Всё выглядело так, словно дерево ожидало лишь его одного. Он спустился вниз, чтобы изучить основание дерева. Ствол возвышался, по меньшей мере, на сорок футов, прежде чем от него отрастала самая нижняя из ветвей. Даже у самых умных фелид вроде Хищнозуба не было ни единой возможности забраться вверх по такому стволу, особенно из-за того, что ещё и кора была несколько более плотной и гладкой, чем у секвойи.

Со всё возрастающим ожиданием Сумрак летал среди окружающих его деревьев. Всего в группе их было около дюжины, и они тоже выпускали первые ветви на достаточно большой высоте. В воздухе между ними роилось множество насекомых. Смогли бы фелиды использовать в качестве моста какое-то из растущих рядом деревьев? Сумрак пролетел над пологом леса, глядя прямо вниз и прикидывая расстояние между ветвями деревьев. Самые близкие из них росли почти в двадцати футах друг от друга — явно слишком далеко, чтобы даже самый ловкий из фелид сумел перескочить с одного дерева на другое.

Он сел. Значение увиденного трудно было переоценить. Отсюда через равнину Сумраку был виден лес, где его ждала колония.

Он нашел идеальное дерево, идеальный дом. Ему хотелось бы, чтобы Папа и Мама могли это увидеть.

Сумрак развернул свои паруса и оглядел них. Крылья. Он закрыл глаза, спел над ними свою эхо-песню и увидел, как они сверкали серебром перед его мысленным взором: поверхность кожи искрилась, словно море. Он пытался воспринимать их как нечто естественное, а не как каприз природы.

Летучая мышь.

Так она назвала себя — и ещё его самого. Он противился принятию этого названия. Всю свою жизнь он считал себя рукокрылом. Если отвергать это, разве не придётся отвергнуть и часть самого себя? Это было, как если бы кто-нибудь сказал ему, что он больше не был сыном Икарона.

Он подумал о Сильфиде, которая зависела от него, и мгновенно отправился в путь, страстно желая вернуться — добрым вестником.

Большую часть пути назад ему пришлось бороться с крепким встречным ветром, и уже темнело, когда Сумрак был на подлёте к лесу, в котором он покинул свою колонию. Усталость отяготила его крылья. Он фыркнул, удивляясь самому себе: он непроизвольно думал «крылья» вместо «парусов». Эти два слова мягко отзывались эхом в его голове на протяжении всего путешествия, словно сражаясь за превосходство. Он даже немного испугался того, как легко пристало к нему новое слово. Но ведь слова не меняют сути вещей, верно? Или всё же меняют? Возможно, слова, некогда родившиеся в мыслях или высказанные вслух, обладают некой силой и делают мир таким, как есть.

Теперь, когда он был уже почти готов вновь встретиться со своей колонией, его смелость улетучивалась. Мог ли он рассказать им о Химере? Как он сумел бы объяснить, что он сам, фактически, мог быть даже не рукокрылом, а чем-то иным под названием «летучая мышь»? Если они и раньше думали, что он был странным, что же они подумали бы о нём теперь?

Он никогда не забывал того, что когда-то давным-давно на острове сказал ему Кливер: что его могли бы изгнать из колонии, если бы не его отец. Станут ли теперь его слова поводом для того, чтобы Нова сделала это, особенно когда его отец умер?

Но, возможно, она бы так обрадовалась тому, что он нашёл для них новый дом, что не стала бы обращать внимания на его отличия от остальных. Он сослужил хорошую службу колонии. Они не могли высылать его после всего того, что случилось с ними. В любом случае, как только они доберутся до нового дерева, предводителем будет Австр, а не Нова, а родной брат никогда стал бы выгонять его.

«Ты не изменился, — пытался он успокоить себя. — Ты такой же, каким был всегда».

Но он всегда был иным, чем они. И теперь он знал, что есть и другие, похожие на него. Это и успокаивало, и волновало его. Это означало, что он и вправду был существом нового рода, и уйти от этого было нельзя. Он решил, что пока расскажет об этом только Сильфиде. Позже, когда всё более или менее уладится, он сообщит об этом остальным членам колонии.

Вот и нужное место. Он помнил то высокое дерево с вершиной, опалённой молнией. Он нырнул вниз через полог леса, ловко огибая ветви.

— Это я, Сумрак! Эй, все! Я вернулся!

Всем, что приветствовало его, были обычные звуки сумеречного леса: трели и щебет птиц, всё усиливающийся гул насекомых.

— Привет! У меня хорошие новости! Австр? Сильфида?

Все ветви были пусты.

ГЛАВА 20. Брошенный