Блаженные шуты - Харрис Джоан

Епископ совершенно опешил. Представшее перед ним было настолько невероятно и неожиданно, что он, как завороженный, все еще пытался среди криков и всеобщего хаоса углядеть картину триумфальной встречи, которую ему обещали. Стоявшая у жаровни Изабелла смотрела на него, отсветы пламени освещали ее лицо, но ни шага не сделала навстречу. Застыла, упершись сжатыми кулачками о стену кафедры, и, по мере усиления гвалта, рот у нее открывался все шире и шире.

Из тени выступил Лемерль:

— Добро пожаловать!

Подобным моментом невозможно было не насладиться. Попытайтесь себе только представить: величайший отпрыск рода Арно, справа полуобнаженная монашка, слева исступленно хохочет другая, и вокруг — весь этот адский цирк, это дикое зверье рычит, визжит, мычит, как в самом низком и непристойном балагане!

На мгновение я испугался, что он не узнает меня, но он остолбенел от ярости, не от растерянности. Глаза расширились, как будто хотели меня поглотить; рот раскрылся, но оттуда не последовало ни звука. От неистовой злости его раздуло, точно лягушку из басни. Потому и голос, который наконец вырвался, удивительно напоминал кваканье:

— Это ты? Ты здесь?

Даже и сейчас он еще не все понял. Как? Неужто это и есть отец Коломбэн Сент-Аман, тот, с которым он состоял в переписке? Этот проходимец каким-то путем занял место представителя священного сана, а монахини, монахини... Но монахини-то как раз его и признают! Руки тянутся именно к нему, в мольбах, в молитвах. Даже Изабелла, бедная девочка, так сильно подурневшая за последнее время, — какое болезненное, тревожное личико, — даже и она глядела на этого проходимца, как на избавителя, слезы серебрились на ее маленькой прыщавой щеке, а рука уже тянулась вперед, к некоему предмету, спрятанному за кафедрой...

Он по-прежнему смотрел на меня, как бы не веря своим глазам, и это замедляло общий ход событий. Это меня не устраивало. Я сделал знак Изабелле отступить, а Перетте, которая, должно быть, все еще таилась подальше от глаз, занять свое место.

Арно уставился на меня так, будто один из нас не в своем уме:

— Ты — здесь? Как ты посмел? Как ты посмел?

— О, я смею поступать как мне вздумается. Так и вы сказали во время одной из наших встреч.

Тут я повернулся к сестрам, которые в любопытстве позабыли все свои восторги и теперь завороженно пялились на нас.

— Не предупреждал ли я вас, что за благородным лицом может скрываться отвратный лик? Тот, кто стоит перед вами, совсем не таков, каким себя выставляет.

Толпа подалась вперед, я остановил их мановением руки. Ливрейная охрана уже была оттеснена от своих хозяев. Архиепископ оказался отрезан — впрочем, я с удовлетворением отметил, что с места, где он стоял, он мог все отлично видеть, — епископ один стоял между мной и паствой.

Не верьте никому, кто скажет, что эта игра не стоит свеч. Чем дольше оттягиваешь удовольствие, тем оно слаще. Теперь я увидел страх в его глазах, — легкий, ибо он до сих пор как будто не верил глазам своим, но страх его возрастет. Позади епископа раздался чей-то вопль, кто-то рухнул. Паства снова заволновалась, пришла в движение: скоро эта рябь снова обратится волной. Я снял с себя крест за кожаный шнурок, поднял его перед собой. Затем положил его — как бы невзначай, — на край кафедры и приготовился к финалу.

Должно быть, сейчас, подумала я, должна появиться Перетта. Я почувствовала, как голоса внизу притихли: в его речи возникла легкая заминка, которую никто, кроме меня, не заметил. Я могла бы оценить выбор момента: некоторое затишье, во время которого должна в последний и самый кульминационный момент появиться Нечестивая Монахиня. В отличие от меня, однако, он не все ставки делал на Перетту. Она была не основным звеном в его замыслах, просто неким художественным штрихом, без которого он мог бы преспокойно обойтись. Конечно, ему будет жаль, если она не появится; но, надеюсь, что это у него не вызовет особого подозрения. Он понимал, что Перетта слишком неуправляема, полагаться на нее невозможно. Я же была готова рискнуть собственной жизнью, отчаянно надеясь, что это не так. Епископ наступал, разъяренный до предела, забыв о всяческой предосторожности, обо всем вокруг. Он был высок, даже выше, чем Лемерль, и с моего насеста, когда поднимался по ступенькам к кафедре и плащ колыхался за его спиной, казался похожим на птицу, на черного журавля или черную цаплю. Дым от жаровни ел мне глаза, капли дождя затекали за шиворот, но я должна была видеть это противостояние. Я должна была, прежде чем сдвинусь с места, убедиться, должна была четко осознавать, что иного пути, кроме избранного, у меня нет.

Их голоса гулко раздавались внизу, лишь слегка искажаясь под самыми сводами колокольни. Звонкий — Лемерля и хрипловатый от изумления и праведного гнева — епископа, отдававшего приказания своей охране, которые они сумели бы исполнить, лишь пробив себе путь сквозь толпу ошалевших монашек.

Пока еще выступать мне не время. Лемерль стоял слишком близко к жаровне, и, почувствовав себя в западне, он мог поджечь запал и запустить в ход чудовищный поток пламени. Не опаздываю ли я? Неужто мне придется беспомощно наблюдать, как Лемерль осуществляет свое мщение?

В этот момент, как бы в ответ на мои моленья, епископ поднялся на кафедру и одновременно, как по велению чуда, Лемерль отступил от жаровни. Теперь пора, подумала я, пора — и, быстро пробормотав заклинание, чтоб не дрогнула нога, и шепотом проговорив молитву святому Франциску, Повелителю Птиц, я схватилась обеими руками за веревку и швырнула ее вперед прямо в дымную пелену.

— Отец мой, я тронут! — я понизил регистр, чтобы мой голос не слишком разносился по часовне. — После нашего последнего свидания я бы вряд ли надеялся на столь теплую встречу.

За моей спиной за происходящим с побелевшими губами следила Изабелла. Перетта меня подвела — жаль, хотя особой трагедии нет, — но вот сейчас настал момент истинного испытания. Сможет ли Изабелла доиграть свою роль до конца? Удалось ли мне ее сломать, или она взбунтуется против меня? Должен отметить, неизвестность меня несколько возбуждает. Кроме того, полагаю, мой путь к бегству прикрывает Антуана. На этот счет я могу позволить себе несколько расслабиться.

— Я вижу, вы горите нетерпением! — Не слишком оригинально, но вполне соответствует сценарию. — Я покончу с вами раз и навсегда!

Ах, как неразумно он повел себя в моей игре; его эмоции выдавали его с головой, это вам любой картежник скажет; с жаждой прибить меня в посеребренных глазах он, как позлащенный бык, наступал на меня. Сначала я был убежден, он вот-вот меня ударит. Правда, я моложе и проворней его, да и не рискнет он своим положением ради неловкого удара. Даже сейчас, по-моему, он продолжал считать, что это всего лишь шутка неслыханной наглости. Ему слишком мешало присутствие Изабеллы и в данный момент уж совсем нежелательное присутствие архиепископа, чтобы осознать мои глубинные мотивы.

— Этот человек — не священнослужитель! — произнес он дрожащим от гнева голосом, обращаясь к сестрам. — Он самозванец! Шут, заштатный актеришка!

Полегче, отец мой! Я докажу тебе, что я значительно опередил свой век.

— Возможно ли такое? — спросил я с улыбкой. — Разве не более очевидно, что именно это гнусное существо в митре и есть истинный самозванец?

Общий хор подтвердил мне свое согласие, хотя несколько несогласных в массе все же нашлось.

— Поистине в этих стенах кто-то из нас обманщик, — продолжал я. — И кто может сказать, кто он? Неправедный священник или неправедный епископ? Да все ли тут праведны? Сможет ли кто со всей честностью назвать себя праведным? Скажите, отец мой, — спросил я епископа уже вполголоса, — праведны ли вы? Более ли достойны вы носить это облачение, чем лицедей, или развратник, или человекообразная обезьяна?

И тут он кинулся ко мне, этого я ждал и со смехом увернулся. Но это была его уловка; вместо того чтобы наброситься на меня, он подхватил серебряный крест, который я забыл на краю кафедры, и с победным криком потряс им.

Но триумф его был скоротечен. Внезапно с криком боли он выронил крест и поднес к глазам руку, где уже начали вздуваться белой пеной пузыри. Элементарный ход: оставленный вблизи жаровни металл быстро нагрелся так, что к нему невозможно было притронуться. Но здравый смысл давно покинул моих впечатлительных сестер, и с первого ряда взметнулся крик, в считанные секунды докатившись до задних рядов:

— Крест! Он не смеет дотронуться до Святого Креста!

— Что за нелепость! — епископ старался перекричать общий гвалт.

— Этот человек — самозванец!

И толпа подалась вперед, выползая из-за скамей. Стража была слишком далеко, помощи ждать не приходилось, и монсеньор приготовился было вскинуть кулаки, но вовремя одумался и, сжав зубы, опустил руки.