Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Кроме дворников и швейцаров, большой дом обслуживали еще и прачки, жившие тут же в полуподвале. А когда появился водопровод и центральное отопление, возникла нужда в слесаре-водопроводчике. В том же домовладении Тарасовых водопроводчик, имевший от хозяев жилье и мастерскую, получал в месяц 35 руб. Кроме того, он выполнял соответствующие заказы жильцов: лудил и паял самовары и кастрюли, чинил различные предметы домашнего обихода, за что получал плату по соглашению.

В многоэтажных доходных домах богатых владельцев в начале ХХ в. стали появляться даже лифты и телефоны, но только в нижних этажах с дорогими квартирами: где-нибудь на шестом-седьмом этаже жила такая публика, которая могла и пешком подняться по лестницам. Поднимать жильцов в лифте должен был швейцар парадного подъезда, получавший за это помесячно небольшую плату. А к телефону жильцов верхних этажей вызывали вниз, в контору дома, где сидел управляющий домовладением.

Двор городского многоквартирного дома представлял собой некий замкнутый социокультурный организм. Обитатели двора, разумеется, преимущественно из городских низов, а особенно дворовые дети, оказывались связаны совместными интересами или противоречиями. Наибольшая сплоченность царила среди дворовых мальчишек, совместно игравших во дворах и враждовавших с мальчишескими компаниями из соседних дворов. Особенно это было характерно для городских дворов юга России: из тесных квартир их малоимущие обитатели стремились непосредственно или опосредовано (открытые окна) выйти на простор, на свежий воздух. Здесь формировалась своя дворовая аристократия и свой дворовый плебс, бытовали свои дворовые дурачки и чудаки. Оживлению и своеобразному объединению жизни городского двора способствовали постоянно заходившие с предложением своих услуг разносчики всякой снеди, мастеровые (стекольщики, лудильщики-паяльщики и т. д.), татары – скупщики ветоши, гадалки, шарманщики или бродячие цирковые труппы из трех-четырех человек. «На черный двор, куда выходили окна всех кухонь, забредали разносчики и торговки с раннего утра распевали на разные голоса, поглядывая на эти окна: «клюква-ягода-клюква», «цветы-цветики», «вот спички хорош – бумаги, конвертов – хорош спички», «селедки голландские – селедки», «кильки ревельские – кильки»! И среди этих звонких и веселых или охрипших голосов гудел густой бас татарина: «халат-халат» или «шурум-бурум». Сквозь утренний сладкий сон я уже слышал эти звуки, и от них становилось как-то особенно мирно, только шарманка, изредка забредавшая в наш двор, всегда наводила на меня ужасную грусть» (39; 6).

Глава 5

Городская улица, хозяйство, транспорт и связь

Как деревенский житель жил не столько в доме, сколько во дворе или за его пределами, так и местом пребывания горожанина значительную часть его времени была улица.

Мостовые в русском городе были редкостью, располагаясь только на центральных улицах. В первопрестольной столице сама Красная площадь (!) была замощена булыжником только в 1804 г. Даже еще в конце ХIХ в. в Москве и Петербурге на окраинах было немало улиц без покрытия, густо поросших муравой, а временами и непролазной грязью. Вспоминая Москву середины XIX в., современник писал: «Грязи и навозу на улицах, особенно весной и осенью, было весьма достаточно, так что пешеходы теряли в грязи калоши, а иной раз нанимали извозчика специально для переправы на другую сторону площади; лужи, бывало, стояли подолгу такие, что переходить их приходилось при помощи домашними средствами воздвигнутых мостков и сходней» (149; 9). В Нижнем Новгороде уже в конце века газеты писали о возчике Ермолаевского пивоваренного завода, чья лошадь буквально утонула в луже посреди Новой улицы (128; 513).

В богатой лесом и бедной камнем стране типичной была деревянная, так называемая торцовая мостовая. На песчаную постель плотно устанавливались обрезки бревен длиной 30–35 см и диаметром 22–25 см. На главных улицах в крупных городах они гранились на 6 граней, так что между ними не было зазоров. Если же торцы оставались круглыми, промежутки между ними засыпались песком, а сами торцы сверху заливались древесной смолой и опять посыпались песком. Первое время торцовые мостовые были довольно гладкими, но вскоре, под тяжестью ошинованных железом тележных колес мостовая разбивалась и уже года через два требовала замены.

Городские улицы, а иногда и наиболее важные почтовые дороги мостились камнем – неограненным булыжником. В исключительных случаях, главным образом в столицах на центральных улицах, булыжник гранился. Булыжные мостовые во многих отношениях были еще хуже торцовых: более шумными, тряскими, а, кроме того, на них разбивались деревянные колеса экипажей. Грохот от ошинованных железом колес на таких мостовых был ужасный. «Летом петербургская улица громыхала, и только на улицах, замощенных торцами (Невский, Большая Морская, набережные и некоторые другие места) было тише, лишь раздавались крики «ванек» и кучеров: «Берегись!». Резиновых шин еще не было, и стук колес по камням мостовой, цоканье копыт и конское ржание были самыми привычными звуками. Чтобы ослабить уличный шум, часто возле дома, где был больной, стлали солому, и тогда стук колес вдруг становился мягким и шуршащим.

Летом мостовые повсюду чинились, деревянные торцы заменялись новыми, шестиугольные шашки тогда образовывали целые баррикады – и красные рогатки загораживали половину улицы» (39; 11).

В начале ХХ в. в столицах появились асфальтовые мостовые. Точнее, назывались они макадамовскими, по имени изобретателя Мак Адама, предложившего смесь мягкого асфальта, песка и гравия. Настилались они только возле домов богатых домовладельцев, банков, крупных торговых и промышленных фирм, так что в целом покрытие улиц оказывалось «пестрым»: булыжник сменялся асфальтом, асфальт – граненым камнем, камень – торцами.

Санкт-Петербург. Ремонт уличной мостовой

Уличные мостовые слегка профилировались, снижаясь к обочинам. От мостовой к тротуару выкладывался мелким камнем пологий скат. Тротуары незначительно возвышались над мостовыми, в том числе и на перекрестках.

Тротуары на городских улицах были такой же редкостью, как мостовые. В большинстве случаев они представляли собой дощатые мостки. Под будущим тротуаром рылась неглубокая канава для стока дождевой воды и жидкой грязи; ее стенки обычно облицовывались досками. Поперек лежали короткие бревна, на которые нашивались толстые широкие доски. Такой тротуар был очень гладок, но недолговечен. Концы досок начинали быстро выгнивать, особенно там, где пробивались гвоздями; гвозди с большими шляпками выпирали из прогнивших досок, создавая угрозу пешеходам, и автор с детства помнит то острое ощущение, когда на бегу, бывало, зацепишься босой ногой о такую, отполированную сотнями подошв шляпку; хорошо было и засадить крупную занозу в пятку. А когда шляпки гвоздей окончательно прорывали гнилую древесину, доски начинали хлябать под ногами, и пешеход мог провалиться в канаву под тротуаром или получить удар доской, конец которой поднялся под ногами встречного пешехода. Н. С. Лесков пишет о смерти своего родственника-англичанина, получившего такой удар и утонувшего в канаве под мостками; естественно, где же было англичанину приноровиться к русским условиям: что русскому здорово, то немцу смерть.

Значительно лучше, но и дороже были каменные панели из небольших плит песчаника, уложенных на песчаную постель. Обычно панели были неширокие, из трех-четырех рядов плит. Мягкий песчаник со временем стирался под ногами, и панели становились неровными. В начале ХХ в. кое-где начали асфальтировать и тротуары – также напротив отдельных домовладений, причем домовладельцы нередко вделывали в асфальт медные пластины со своим именем или названием фирмы.

Оренбург. Гостинодворская улица

Чтобы экипажи не заезжали на тротуар, вдоль панелей довольно часто ставились невысокие каменные или чугунные тумбы. У въездов в ворота или под арки домов также ставились по сторонам тумбы, чтобы экипажи концами железных осей не обивали облицовку; во второй половине XIX в. для этих целей иногда использовались вышедшие из употребления чугунные пушечные стволы; такие пушки и посейчас можно увидеть у задних ворот московского дома Пашковых либо у ворот бывшего дома князей Голицыных сбоку от Музея изобразительных искусство им. А. С. Пушкина в Москве.

Время от времени на центральных улицах больших городов попадались также большие дощатые тумбы с афишами приезжих театральных трупп. Однако рекламные будки с афишами мы и сегодня можем увидеть на городских улицах. А вот чего, пожалуй, уже не увидишь, так это высоких деревянных столбов с многочисленными электро– и телеграфнотелефонными проводами: кабель ведь еще не производился. Странное впечатление остается от вида изображенных на фотоснимках начала XX в. городских улиц с густой сетью проводов над ними. Не меньшее впечатление производили они и на современников. В. Г. Короленко так описывал необычное для провинциального Житомира начала 60-х гг. событие: «Тогда же через наш город повели телеграфную линию… Я не помню, чтобы когда-нибудь впоследствии мне приходилось слышать такой сильный звон телеграфа, как в эти первые дни… В нашем переулке было как-то особенно тихо, рокот экипажей по мощеным улицам города тоже стихал, и оттого яснее выступал непривычный звон… Становилось как-то жутко слушать этот несмолкающий, ровный, непонятный крик мертвого железа, протянувшегося в воздухе откуда-то из неведомой столицы… В эти первые дни можно было часто видеть любопытных, приставлявших уши к столбом и сосредоточенно слушавших… Мы с братом тоже подолгу простаивали под столбами» (68; 72–73).