Мир Всем Вам. - Артур Черный

Пока мы не станем умирать идею: за веру, за свободу, отечество — не видать нам никакого успеха в войне. Потому что только эти святые слова и ведут к настоящей победе. А мы забыли, когда слышали их в последний раз. Кажется, при живом Гитлере, а может, Наполеоне…

Нужна идея! Как воздух, как под ногами земля! Иначе нам никогда не очистить Кавказ, не освободить наш поэтический Иерусалим. Иначе он обречен, наш многолетний крестовый поход…»

Вот на что навел меня ночью пленный бандит. С какой невероятной тайны сорвал он заплесневевшие печати времени. И я, слушавший его меньше всех, расслышал побольше других. Боевик поведал мне одному, что победа рождается в сердце, а не в бою. И я услышал его рассказ сквозь несколько стен…

«Значит, на отдых собрался… — с досадой думаю я. — А если поговорить с операми?.. Прямо сейчас, пока не кончилась ночь. Побег. Пуля вдогонку… Нет. Не согласятся… А будут не против, найдутся какие-нибудь свидетели…»

…Лето четвертого года. Куда ты побежало из Грозного? По какой улице проходит твоя дорога, и какую найти преграду, чтобы тебя задержать?

Постой, лето! Здесь так холодно, в этом городе. Здесь так мерзнет живое сердце. А теперь и ты уносишь тепло. Кто же споет нам в засадах, когда уйдут из садов соловьи? Как мы уснем на голой земле, когда ее промочат дожди?

Зеленый июнь, жгучий июль да кровавый август — наш потерянный рай, в который уже закрываются двери. Как счастливы те, кто успел до них добежать. Как несчастливы мы, кого не пустили на небо. Кому ничего не досталось, кроме ненужной памяти об этом тяжелом времени.

Уже не хочется никуда по ночам. Уже не зовут дороги, не просится на плечо автомат. Уже упустили свой аромат медвяные стройные травы. Задышал пылью и пресной водой свежий холодный ветер. Рухнул под ноги первый некрепкий лист… Всё кончено.

Куда ты, лето? Куда же ты, молодость?..

«…За обиду нашего времени»

Октябрь 2004 года.

Северный Кавказ:

И вот наступила осень. Моя первая чеченская осень. Она, оставив за спиной жаркие, выгоревшие от белого солнца дни, принесла бесконечную серость дождей и золото раннего листопада. Как злые вестники грядущих печалей, поплыли по небу черные дымы облаков. На глазах начал дряхлеть, будто уже сполна пережил себя, Грозный. Изодрала старость да сгноила сырость зеленые платья его одежд. Открыли вновь свои раны — огромные дыры ударов — едва друг на друге стоявшие этажи. Вышли на безлюдные улицы чумные стаи бродячих собак. И, бросив родные болота, потянулись за солнцем запоздавшие журавли.

Хорошо погуляло в городе лето. Хорошо пропело все свои песни. Многих возвысило музыкантов и многих навсегда отвадило от игры — позволило убивать одним и быть убитым другим. Много было справлено этим летом и поминок и похорон. Допьяна напилась кровью земля, до одури надышалось трупами небо. Исполнили восхитительный джаз и покрылись добрым нагаром серебряные трубы Грозного — вороненые стволы перегревшихся автоматов.

Сколько людей погибло за это лето… Добрых и злых, малых и старых, правых и виноватых… Сколько беды народила война. Каждый уходящий отсюда день не оставлял после себя ничего, кроме новых убитых. Потеря за потерей. Их было так много, этих трупов, что можно было дивиться всем, кто от них шарахался в сторону. Не было одинаковых трупов. Здесь не равнялись при жизни, и это не исправила смерть. И, подтверждая различие, они так и валялись, кто в болоте, кто на земле, с оружием в руках одни, без рук другие и без оружия третьи. Да еще, словно на карнавале, рядились во все одежды: в безликие «афганки» и «горки», в колоритные маскхалаты и камуфляжи, в серые, как шинели, костюмы милиции, в гражданские трико и футболки, в кофты и джинсы. Смерть не различала цвета и сукно, не выбирала героев и негодяев. От нее нельзя было скрыться в темном углу, она имела глаза в темноте. Нельзя было защититься бронежилетом, она пробивала любые доспехи. Как и нельзя было выгадать час, в котором не убивали…И мы перестали тревожиться. Мы привыкли к чужой смерти и устали ждать собственной. Это вдруг стало нестрашно — однажды упасть и не встать. Разве, что жаль, если тебя где-то ждут.

Все, кто уже погиб, все павшие наши товарищи забывались за короткое время. И в этом никто не знал за собою вины. Ведь мы их не хоронили совсем. Они и после смерти всегда были живы, всегда могли вернуться в наш строй. Они не умерли, они просто куда-то ушли. На день, на год или на целую жизнь. Это ничего, что, приняв пулю вчера, они не вернулись сегодня. Значит, пока еще рано. Значит, они устали от Грозного и не хотят видеть ни нас, ни его. Мы не в обиде. Это дело каждого — когда-нибудь, наконец, отсюда уйти, живым или мертвым. Мы случайно встретились здесь, случайно сдружились, случайно расстались. Мы не крестили вместе детей, не жили в соседних дворах, а лишь делили в заслонах ночь, лишь в одну сторону направляли стволы. И от этого стали больше, чем просто друзьями. И поэтому не могли допустить, чтобы кого-то увела от нас смерть. А, значит… А, значит, те, кто пропали вчера, совсем не отправились в гроб. Они просто куда-то ушли. Завернули за угол, засиделись в кафе, не успели до комендантского часа в казарму. И они вернутся, когда сами того захотят. Они давно хозяева собственным поступкам… И вот, миновали «три дня», «девять» и «сорок», и тускнели, становили ненужными их лица. Мы отвыкали от них, своих павших. Как отвыкают от тех, кто первым бросил тебя. Но мы помнили… Не вспоминали, но помнили. И если вдруг кто-то называл старое имя, которое давно не звучало в ушах, — мол, не забыли ли? — каждый мог честно ответить себе: нет, не забыли. Но это была такая особая рана — память о мертвых!.. Мы видели кощунство и неуважение к ним, если часто слышали имена. Ведь их склоняют лишь те, кто сам не имеет памяти. Кто хочет этим попрекнуть других. А мы помним. Не вспоминаем, но помним… Погибли наши товарищи. Погибли не для украшения своих кладбищ, не для жалостливого красного слова, не для пошлых дворовых песен… Ведь не за этим рожали нас мамы!.. Погибли за нечто большее. За то, о чём никогда не говорят у могил. За то, о чем принято больше молчать…

Кто ответит: за что?.. Я отвечу…Ты, кто хочет услышать, оставь свой слух. Здесь не бывает слов. Это понимается сердцем. Остановись однажды на улице, задержись у себя во дворе. Видишь?.. Это совсем рядом. Не надо куда-то бежать, если ты не на чужбине и не в плену. Это здесь, у твоего очага. Согни колени. Согни, даже если ни перед кем в жизни не гнул. Здесь нет никакого стыда. Протяни руки и зачерпни ладонями землю. Черную тяжелую землю… Открой перед собою ладони. Чувствуешь?.. Это — твоя земля. На неё падали, сраженные мечом или старостью, твои отцы. С нее уходил Игорь в Дикое поле ломать половецкую кость. По ней топтались монгольские кони, пока им не срубили копыта. На ней громили немецких рыцарей, искавших здесь смиренных рабов. Отсюда едва уползли остатки Великой наполеоновской армии. Сюда заносила ногу Интервенция, да была штыками отброшена за моря. Здесь, сломав себе шею, навсегда рухнул фашизм… Это никуда не ушло. Не обратилось в пыль, как писала история. Это всё здесь, на твоих ладонях. Чувствуешь?.. Сколько всего в горсти родной земли!..