Хронико либеральной революции - Олег Мороз

Почему Ельцин не “сдал” Козырева, в общем-то тоже понятно. Принеся в жертву Полторанина, Бурбулиса и, главное, Гайдара, он, по-видимому, считал, что жертв уже достаточно. Да и вообще стремился выполнить свое обещание максимально сохранить костяк гайдаровской команды и в целом людей, приверженных реформам.

Сам Козырев остался убежден, что его “стокгольмский эксперимент” был оправдан, хотя и соглашался, что он был достаточно рискованным. В отличие от многих россиян, наивно уверенных, что демократический Запад настолько сильно озабочен судьбами российской демократии, что готов чуть ли не костьми ложиться ради ее выживания и укрепления, Козырев, как и многие другие опытные люди, хорошо знающие настроения западных деятелей, отнюдь не разделял такой уверенности.

– Наших партнеров на Западе надо подчас будить. Причем почти расталкивая, – говорил он в одном из интервью, объясняя, чем была вызвана его стокгольмская мистификация. – Они, конечно, очень сочувственно относятся к нашим реформам. Налицо желание, чтобы эти реформы победили. Но будем говорить откровенно. Мы знаем, что Запад, в общем-то, склонен к разумному, а подчас и более чем разумному эгоизму. Они живут своей, нормальной, жизнью, в которой тоже встречаются проблемы. Скажем, торговая война со Штатами или Маастрихт. Для них это очень серьезные вещи, они заслужили такой уровень проблем, и мы не принижаем их значение. У одного щи жидкие, а у другого жемчуг мелкий. В итоге сорока лет послевоенного развития они могут позволить себе задумываться над тем, что у них жемчуг мелкий. Но нам-то надо преодолеть этот их барьер разумного эгоизма. А для этого необходимо, чтобы человек не просто испытывал к нам симпатию, но еще и понимал, что наши реформы – это и непосредственно его касаемое дело. Значит, проблему наших реформ надо перевести на язык внешней политики…

По словам Козырева, Запад необходимо было “встряхнуть”, показать ему, что происходящая в России внутренняя борьба за демократию и реформы неразрывно связана с внешней политикой, что наступление оппозиции на экономические реформы означает также и наступление на внешнюю политику, проводимую Ельциным. Если оппозиция, не дай Бог, победит, внешнеполитический курс окажется примерно таким, как он, Козырев, обозначил его, выступив в Стокгольме. Иными словами, глава российского МИДа провел в шведской столице своего рода сеанс шоковой терапии.

Первые заявления Черномырдина

14 декабря, сразу после первого заседания правительства, которое он вел, Черномырдин сделал свое знаменитое заявление – он, дескать, за реформы, он “за рынок, но не за базар”. Трудно было понять, что конкретно сие означало. Но в общем-то догадаться было можно: новый премьер собирается создать что-то “большое и светлое”, не то, что получилось у правительства Гайдара, чья экономическая политика, по словам Черномырдина, была не более чем “импровизацией”.

Вообще, надо сказать, новый премьер, не очень-то стеснялся в выражениях, характеризуя деятельность прежнего кабинета и его главы, в то время как Гайдар, напротив, проявлял сдержанность в публичных оценках тех или иных шагов своего преемника, даже совершаемых им очевидных глупостей, – а их было немало, – стараясь ему не мешать и, очевидно, чтобы не быть заподозренным в каких-то ревнивых или мстительных чувствах. Лишь по прошествии значительного срока Егор Тимурович почувствовал себя в этом отношении более свободным и стал позволять себе более жесткие высказывания о деятельности Черномырдина на премьерском посту.

Черномырдин так обозначил свои приоритеты в экономической политике:

“Прежде всего, конечно, надо остановить спад производства, потому что никакая реформа не пойдет, если мы совсем разрушим производство, промышленность. Поэтому я считаю, что сейчас реформа должна приобрести несколько иное звучание, то есть нам нужно перейти на следующий этап: обратить серьезнейшее внимание на производство. Это нам позволит больше сделать для сельского хозяйства… Я считаю, что нужно делать опору на основные наши базовые отрасли, а уж это, я думаю, потянет за собой все остальное. Наша страна не должна превратиться в страну лавочников…”

За этим последовала серия аналогичных заявлений:

“Я, конечно, за рынок, за тот, который и выведет нашу страну. А то, что мы сегодня хотим опутать нашу державу лавками и на базе этого вывести экономику, поднять экономику, да еще улучшить благосостояние, думаю, что этого не произойдет… Конечно, основу должна составлять тяжелая отрасль, которая создаст базу для всех и для всего… Мы не можем допустить, да это, наверное, и невозможно, чтобы улучшить дела в сельском хозяйстве, чтобы поднять сельское хозяйство без развитой промышленности… Убежден, что и социальную сферу без тяжелой промышленности, без развитой промышленности мы не вытащим… Конечно, чтобы наполнить рынок товарами народного потребления, нужны мелкие предприятия. Еще раз, я не отказываюсь от этого. Только не за счет этого можно вывести страну…”

“Тяжелая промышленность”, “тяжелая промышленность”, “тяжелая промышленность”… Тут перед нами во всей красе предстает советский хозяйственник, тот самый “красный директор”. Разбуди такого посреди ночи, спроси, на что нужно прежде всего делать опору в экономике, и он, ни секунды не раздумывая, ответит: на группу А, на производство средств производства; будет развиваться группа А, – будет двигаться вперед и все остальное, отнесенное к группе Б, к производству средств потребления… А уж о том, чтобы развивать средний и мелкий бизнес, в частности торговый, помогать “лавочникам”, – об этом и говорить вроде бы унизительно и оскорбительно…

На вопрос, собирается ли он пойти навстречу промышленникам, которые требуют пополнения оборотных средств, ликвидации неплатежей, задолженностей за счет бюджета, дополнительного бюджетного кредитования, Черномырдин уже на той первой пресс-конференции 14 декабря честно признался, что он сам всегда был среди тех, кто выступал с такими требованиями: “ведь промышленность должна работать”.

Трудно постичь, как могла прийти в голову Ельцину безумная идея выдвигать человека, вскормленного на догмах политэкономии социализма, на практике социалистического хозяйствования, не понимающего азов рыночной экономики, на роль лидера рыночных реформ.

Впрочем, если бы кресло премьера занял тогда Юрий Скоков, было бы, наверное, еще хуже. Черномырдин по крайней мере стал твердым политическим союзником президента, хотя, по-видимому, занял эту позицию не без колебаний. Что касается экономики, тут он проявил достаточную способность к обучаемости (другой вопрос, имел ли Ельцин или кто другой право заставлять страну, переживающую тяжелейший кризис, ждать, пока председатель правительства усвоит экономическую азбуку). Правда, лидером рыночных реформ Черномырдин так никогда и не стал, не мог стать, как говорится, по определению, но тем не менее… В случае Скокова Ельцин вряд ли мог рассчитывать даже на политическое союзничество.

Спикер предлагает поддержку

В принципе, политического союза премьера с президентом – по крайней мере столь тесного, – могло и не образоваться. С самого начала было ясно, что Хасбулатов постарается воспрепятствовать этому, заполучить Черномырдина к себе в друзья. Зря он, что ли, потратил столько сил, чтобы скинуть Гайдара? О страстных вожделениях спикера свидетельствовали, в частности, его сразу же зазвучавшие “ободряющие” заявления, адресованные премьеру. Так, 19 декабря он прямо заявил о своей поддержке Черномырдина, предупредив при этом, что новый глава правительства может столкнуться с аппаратным сопротивлением и саботажем. Посвященные увидели в этом посланную Черномырдину подсказку, кого он должен заменить в первую очередь, – руководителя аппарата правительства Алексея Головкова, приведенного на этот пост Гайдаром. И действительно, вскорости Головков был заменен “человеком Черномырдина”, кондовым бюрократом Владимиром Квасовым, впоследствии попортившим много крови правительственным реформаторам.

К тому же Квасов, по свидетельству информированных людей, немало сделал для наведения мостов с Хасбулатовым. Тут он двигался навстречу спикеру, стремившемуся отколоть премьера от президента.

Немало таких речей и подсказок руководитель парламента посылал премьеру и в дальнейшем, – пока не убедился, что все его усилия в этом направлении тщетны. Премьер все более сближался с президентом. Черномырдин был слабым экономистом, посредственным политиком, но аппаратным чутьем обладал великолепным. Именно это чутье подсказало ему, какой выбор в данной ситуации более предпочтителен. Впрочем, возможно, он уже тогда почувствовал, при каком выборе его стремительно возрастающее личное состояние окажется наиболее защищенным.

Новая метла по-новому метет