Детский сад - Джефф Райман

Было уже темно, когда Милена поднялась к себе в комнату. В сущности, она мало изменилась с той поры, когда здесь обитала Ролфа; ну разве что стала немного опрятней и вместе с тем более пустой. Ребенка пора было перепеленать. Милена сама удивлялась, как сноровисто она наловчилась менять пеленки, ориентироваться во времени кормления. Приведя малыша в порядок, она уложила его в гамачок и стала покачивать.

Берри начал напевать. Голосок у него был высокий, серебристо чистый, причем пел он вполне конкретные мелодии. «Интересно, насколько это нормально для ребенка — петь прежде, чем начать разговаривать?» — задумалась Милена. Берри, похоже, уловил ее мысль и улыбнулся. «Уж не Нюхач ли подрастает?» — промелькнуло у нее в голове. Песни он пел именно те, которые напевала ему сама Милена: темы из «Божественной комедии».

Она зажгла на подоконнике свечу и раскрыла большой серый фолиант. Здесь Милена искала и обретала себя. Вот она взяла лист из аккуратной стопки нотной бумаги. И приступила к работе.

Милена делала оркестровку «Комедии». За год, истекший после ухода Ролфы, она дошла до начала Восьмой песни. Всего песен было сто. Данте и Вергилий достигли реки Стикс. Милена смотрела на крохотные нотки, по одной на каждом слоге. Почему все же некоторые из них написаны красным? В уголке карандашом значилась надпись:

«Трубы сияют, как блики на воде. Мрачно-торжественно и одновременно радостно (комедия как-никак)».

«Как, интересно, можно сделать так, чтобы рожки звучали разом и мрачно и радостно?»

Как говорится, выше головы не прыгнешь; сделать можно было лишь то, что представлялось возможным. «Сделай вид, что “Комедия” — это просто переложение, — внушала она себе. — Вокальная версия оркестрованного оригинала. Будто бы ты меняешь местами причину со следствием, и партии рожков, которые пишутся в “соль”, здесь прописываются в “до”. Никаких диезов, никаких бемолей — вирусы сами подскажут, где их нужно проставить».

Милена, поглощенная работой, начала записывать. А маленький Берри — подмурлыкивать в унисон.

дорогая рыбка

Милена вспоминала письмо. В памяти она представляла его со всей достоверностью: и то, как падал на страницу свет, и микроскопические сгустки в чернилах. В письме было следующее:

извини насчет прозвища но я думаю о тебе именно как о рыбке — не хочу чтоб ты на это обижалась так что если тебе очень уж не нравится скажи и я какнибудь исправлюсь — отвечая на твой вопрос — я в целом считаю себя канадкой — арктика не одно и то же что антарктика — там и цветов и деревьев больше — а антарктика просто пустыня — но я все равно ее люблю — так вот ролфин отец он чистый англичанин через это мы с ним и расстались и боже меня упаси жить в южном Кенсингтоне

так что я теперь снова в антарктике — место не очень изменилось — сплошь синеватый лед да синее небо — собаки мои меня тут же узнали — боже ты мой — ох уж эта любовь в собаках — ты просто не поверишь — уж они вокруг меня и юлили и прыгали и тявкали и выли гавкали — так что никакого сомнения нет что они тебе от души рады — собаки просто чувствуют больше чем мы — я в этом уверена — никогда не видела чтоб люди так радовались при встрече — ты уж не обижайся я просто пытаюсь чтоб ты думала о собаках чуть теплей после того что случилось в том году

так что сижу вот сейчас здесь возле старой своей спиртовой лампы и завтра утром опять снег отбрасывать с моими собаками и ем сейчас подстывшую тушенку из банки середина у нее так и не оттаяла но я все равно довольна просто не могу

ролфа со мной не поехала — сказала что не хочет и я уж ей не говорю но теперь на самом деле понимаю что она сама не знает чего хочет — никогда еще никого не видела растерянней бедной девочки моей — приводила тут одного суслика щупленького прещупленького — в чем только душа держится в шортах майчонке волосы как у чипполино — у папы аж шерсть дыбом встала — ну и понятно расстались почти так же сразу — она сказала что съела того суслика на завтрак я так даже и поверила — так знаешь рохля-то моя ох какой агрессивной иной раз становится — тут незадолго перед моим отъездом как ЗВЕЗДАНЕТ своего братца — теперь он уже чертяка здоровенный с дом — он что-то такое брякнул не то ну и подавился собственными зубами — последнее что я о ней слышала это что она штудирует БУХУЧЕТ — так что давай пиши — мне так нравятся твои письма — я от них смеюсь — хотя и понимаю что истинная причина такого участия к пожилой антарктической леди это что ты просто хочешь узнать что там происходит у ролфы — так что все нормально — как что нибудь узнаю тебе сообщу

твоя подруга гортензия пэтель

Милена перестала крутиться в воздухе штопором.

Кто-то удерживал ее снизу. Высоченный, худющий, со скованной улыбкой, словно ножом вырезанной на напряженном лице.

— Вперед надо перебираться шажками, мелкими, ноги в коленях сгибать, — инструктировал он с явно американским акцентом. — И старайтесь держать ровновесие. Так и надо двигаться при невесомости. — Он убрал руку. Милена, качнувшись, застыла на месте: получилось.

— Ну вот видите, — одобрил он. — Учение на пользу пошло.

— Угу, — сказала Милена виновато. — Я всего вас испачкала, плечо чуть не вывихнула.

— Меня зовут Майк Стоун, — представился тот. — Астронавт.

Милена рискнула протянуть ему руку для рукопожатия. Теперь она могла сохранять равновесие.

Небо снаружи было наполнено звездами, звездами памяти.

«Ролфа, — казалось, шептали они, — Ролфа где?»

СЧИТЫВАНИЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ. Вот, оказывается, какое оно. Милена лежала на полу. Сначала она подумала, что находится в Пузыре: пол был податливым и теплым, как живой. Лоб Милены покрывали бисеринки пота. В противоположной части скупо освещенной комнаты стояла, подперев ладонью подбородок, толстенная бабища в белом и разговаривала, время от времени покачивая головой. Это была Рут, здешняя сиделка. Тут же сидел Майк Стоун, Астронавт, на каком-то странном стуле.

«Когда это было? — отрешенно подумала Милена. — Когда произошло? Не помню. Где мое Сейчас?»

Рут, оглянувшись через плечо, увидела, что Милена пришла в себя. Округлив глаза, она торопливым кивком на полуслове прервала разговор и поспешила к Милене, опустив руки вдоль пухлых боков. Она нагнулась сверху, руки уместив между коленями.

— Извини, лапонька, — сказала Рут озабоченно, — но, боюсь, придется считать тебя еще раз.

— Как, опять? — прохрипела Милена, чувствуя себя абсолютно разбитой.

— У него многое не отложилось. Ты у нас какая-то безмерная. — Рут погладила ее по спутанным вспотевшим волосам. — Ты, лапонька, не даешься, что ли?