«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов

Стамбулов от дуэли уклонился и имел бестактность сам передать в печать для опубликования всю переписку по этому поводу, хотя его поведение по этой переписке обрисовывалось в весьма некрасивом свете; но бестактнее всего было то, что вместе с другими документами он опубликовал и неосторожно показанное князем письмо к нему Савова. Князь выразил ему свое возмущение, и Стамбулов подал в отставку

Подавал в отставку он не в первый раз, но князь не решался ее принимать. На этот раз он ее принял511.

Пока не было составлено новое министерство и Стамбулов держал еще власть в своих руках, он сделал распоряжение: созывать митинги «патриотов» для протеста против отставки Стамбулова, вести их ко дворцу, вызывать князя и требовать от него, чтобы он вернул Стамбулова к власти.

Митинги были созваны в разных частях города и направлены ко дворцу. Но самочинным образом, тоже в разных частях города, образовались другие, гораздо более многолюдные митинги, которые вынесли резолюцию: «Благодарим князя за принятие отставки Стамбулова» — и с криками: «Долу Стамбулов! Долу блудник! Долу тиран!»512 — направились к дворцу. Перед дворцом столкнулись две толпы, произошла свалка, численный перевес одержал победу и «патриоты» бросились врассыпную. Стамбулов по телефону предписал градоначальнику513 направить на площадь полицию и водворить порядок, но получил ответ: полиции нет, вся она, переодетая в штатское платье, фигурирует в числе «патриотов». Стамбулов — к Петрову: пустить в ход регулярную вооруженную силу. Петров, став лично во главе небольшого отряда, отправился на площадь, но оценив, куда дует ветер, направил его против «патриотов»-стамбулистов, и солдаты, пустив в ход оружейные приклады, помогли преследовать бегущую толпу «патриотов».

В этом состояла вся «революция 18 мая», более походившая на водевиль с переодеванием, чем на революцию. Политический смысл событий состоял в том, что интересы широких народных масс совпали с интересами главы государства против правительства, и победа оказалась исключительно легкой и совершенно бескровной: были только избитые, потерявшие по несколько зубов и т. п. Несколько отдельных убийств произошло позднее.

В течение некоторого времени после этого князь пользовался в Болгарии исключительной народной любовью. К сожалению, он не сумел сохранить ее более двух-трех лет, а политика его в эпоху войн оказалась гибельной и для Болгарии, и для него лично514.

К моему величайшему горю, первого дня революции я собственными глазами не видел. Этой революции я не предвидел; не предвидел ее, как я уже сказал, и такой тонкий знаток Болгарии, как Каравелов. Думаю, что предвидеть ее было невозможно: вся она явилась результатом такого сплетения случайностей, которое никакому человеческому предвидению недоступно.

Я был в Белграде. Но когда часа в 3–4 дня туда пришло известие о происходящем в Болгарии, о чем я узнал в редакции одной из газет, тотчас же сорвался со своего места и через несколько часов сидел в поезде, а рано утром на другой день был в Софии.

Расходившееся народное море еще волновалось. В народе, до тех пор умевшем только красноречиво молчать, обнаружилось бесчисленное множество — по большей части косноязычных и бездарных — ораторов, и на улицах беспрестанно собирались летучие митинги. В числе ораторов я видел много лиц, мне хорошо знакомых. Особенно речеобилен был один молодой адвокат по фамилии Македонский, которого недели за три перед этим я слышал тоже в качестве оратора на митинге перед домом Стамбулова, произносившим «от имени десятитысячной толпы» (в ней не было, наверное, и двух тысяч) благодарственную речь Стамбулову за его македонскую политику515. Теперь он говорил о попранной Стамбуловым свободе и уснащал свою речь возгласами: «Долу блудник», «Долу тиран».

Я увидел несколько раз омерзительные сцены, как группы антистамбулистов ловили где-нибудь на улице стамбуловского шпиона, вели его, издеваясь, в городской сад, там ставили к дереву и оплевывали его. Дня три новое министерство — Стоилова и Радославова516 — позволяло эти легкие эксцессы, но затем оно показало власть, полиции был дан приказ действовать, и к концу первой же недели расходившееся море вошло в свои берега. Жизнь потекла нормально.

Сцену убийства, однако, я лично видел недели через три после этого.

Были назначены выборы в городской совет (городскую думу). Выборы происходили на веранде здания городского совета; толпа, ожидавшая своей очереди опустить бюллетени, толпилась на дворе. У ворот красовалась надпись: «Вход с оружием запрещается под страхом наказания по такой-то статье», и у меня отобрали как оружие мою палку, с которой я обыкновенно хожу.

«Мера, пожалуй, благоразумная», — подумал я и охотно ее отдал (потом так и не получил обратно).

Через несколько времени я услышал крики:

— Бей его! Стамбуловский шпион!

При этом какой-то субъект с искаженным от бешенства лицом держал в высоко поднятой руке револьвер, будто бы вытащенный из кармана одного из присутствующих на митинге. Остервенелая толпа колотила кулаками по голове, груди и спине несчастного. Полиция, по старому обычаю стамбуловских времен, блистала своим отсутствием. Наконец, несчастного выволокли за ворота и там передали полиции. Он был в ужасающем виде — представлял из себя один окровавленный кусок. Как было сообщено в газетах, через несколько часов он умер. Следствия произведено не было, и виновные наказания не понесли. Я видел всю эту гнусную сцену почти от самого начала до самого конца, и сейчас она стоит перед моими глазами во всех своих подробностях. Потом я читал о ней в газетах и расспрашивал представителей власти.

Убитый оказался каким-то мелким торговцем. И тем не менее я не могу сказать с уверенностью, был ли он действительно стамбуловским шпионом и даже действительно ли пришел на выборы с револьвером в кармане или все это была мерзкая провокация со стороны субъекта, будто бы вытащившего у него револьвер. Смутное чувство говорило мне, что последнее предположение ближе к истине и что здесь мы имеем дело с актом либо какой-то личной мести, либо, скорее, какой-то политической мести. Недаром правительство поспешило на все это дело опустить завесу, а правительственная [газета] «Свободно слово» в своем изложении представила его в каком-то изумительно-идиллическом освещении: у человека был обнаружен револьвер, свидетельствовавший о его намерении сорвать свободные выборы, и толпа вывела его и передала полиции, дав ему несколько шлепков, а в участке он по какой-то причине умер.

Это было первым событием, свидетелем которого я был и которое ясно говорило мне, что хотя Стамбулов и свалился, но стамбуловщина еще жива.

Что так будет, я в этом, впрочем, не сомневался и раньше. И еще до моей поездки в Сербию я